Хозяйка Марта покачала головой.

— Это всё вина только гильдии ткачей. Мы продаём одежду дешевле и лучшего качества. Они нас всегда ненавидели. Ты же видела тех людей, что стояли и ухмылялись, это они и были, у всех эмблемы гильдии. Аббат не может позволить себе с ними ссориться, у него в этих землях огромное стадо овец. Эти ткачи поставляют толстеньких каплунов на его стол и золото в его казну, так что он только подпояшется и спляшет под их дудку.

— Ага, мы все знаем, под чью дудку этот аббат пляшет, — согласилась Пега. — Только непонятно, почему именно сейчас? Ткачи с самого начала были против нас, но до сих пор они нас не беспокоили. Мы продаём не так уж много шерсти, чтобы стать реальной угрозой им или аббату. Как мне кажется, кто-то подталкивает их, наверняка Мастера Совы. Не бывает так, что они оставляют на пороге свой знак, а потом ничего не делают. Если один из Мастеров Совы состоит в гильдии или у них есть власть над кем-то из её членов, то им довольно просто настроить ткачей против нас. И если ткачи в кармане у Мастеров Совы, значит нас погонят не только с Варфоломеевской ярмарки. Мы не сможем торговать ни на одной ярмарке или рынке в округе.

— Да неужели? — резко ответила Хозяйка Марта. — Что же, у меня есть ещё пара трюков в рукаве. Им меня не обыграть, это я вам обещаю.

Теперь лошади бежали медленнее, и повозка мерно покачивалась. Я ощутила подступающую волну тошноты, задыхаясь среди тюков шерсти. Я неуклюже вскарабкалась наверх, уселась на возвышении, держась обеими руками за борта телеги, и попыталась сосредоточиться на уплывающем назад пейзаже.

На заливных лугах алые маки покачивались среди ромашек и лиловых колокольчиков. На полях уже созревала пшеница, ужасающе медленно превращаясь из зелёной в золотую. Урожай запоздал, но зато колосья налились от дождей. Ни в деревне, ни в Поместье ещё не приступали к сбору урожая, но наш был уже скошен и сложен в полях. Через пару дней он подсохнет на жарком солнце, и можно будет молотить зерно. Это первый хороший урожай с тех пор, как мы здесь. Мы все искренне молились пять раз в день, как наказывал Папа, но урожай снова и снова оказывался плохим. Но в этом году Бог, кажется, наконец услышал наши молитвы, и дни снова стали теплее.

Если Хозяйка Марта станет гнать в том же темпе, скоро мы окажемся дома, в бегинаже, и что за радость нас там ждёт? Разгрузка тяжёлых тюков шерсти и одежды, грязные постели из лечебницы и свиньи, ждущие, когда их накормят объедками. Мне так хотелось пойти в поле, почувствовать под ногами траву, согреть спину на тёплом солнце — всего несколько минут покоя, прежде чем мы вернёмся в шум и бесконечные заботы бегинажа.

Крепко держась за борт трясущейся телеги, я сказала:

— Хозяйка Марта, не могла бы ты остановиться? Меня тошнит от тряски. Высадите меня здесь и езжайте, я хочу прогуляться пешком.

Хозяйка Марта неохотно потянула вожжи, и колёса телеги со скрипом остановились.

Пега обеспокоенно оглянулась.

— Я пойду с тобой, Беатрис.

— Нет, нет, — поспешно ответила я. Мне хотелось пойти одной, чтобы не слышать ничьей болтовни. — Езжай с Хозяйкой Мартой. Не стоит ей ехать одной с полной телегой, это небезопасно.

Я вылезла и хорошим шагом направилась за телегой по дороге. Пега пару раз встревоженно оглянулась, и я помахала в ответ, чтобы её успокоить. Телега катилась вперёд по дороге, всё больше отдаляясь, пока не исчезла за рощицей на повороте. Теперь, когда они благополучно скрылись из вида, я сбавила шаг и ноги сами понесли меня на нераспаханный луг. Я сбросила башмаки и чулки и наслаждалась успокаивающей прохладой травы под ногами. Невидимая ни с дороги, ни со стороны домов, я бросилась в высокую траву и лежала на спине, глазея на грачей, лениво летающих над деревьями вдали. Вокруг цветов тихо жужжали насекомые. Бабочки с лиловыми глазками на крыльях порхали от одного цветка к другому.

Моя мать как-то сказала, что бабочки — это души некрещённых детей, которые не могут войти ни в чистилище, ни на небо, ни в ад. Старайся никогда не убивать бабочек, сказала она, ведь это значит убить ребёнка.

Я закрыла глаза. Сквозь веки проникал красный солнечный свет. В «Винограднике», в Брюгге, летом прохладно. Наши стены окружал канал, проходивший под лодочными воротами, вода блестела, играя на солнце. Дети плескались у берега, смеялись и бегали босиком по холодной мокрой траве. Иногда и я бегала с ними. Там всегда было много малышей, как ромашек на лугу. Только это были чужие дети. Не мои.

В последний раз я думала, что это можно изменить, лёжа в постели, задыхаясь от жара ревущего огня. Вокруг суетились женщины, шептались о чём-то. Пальцы срывали мою одежду, мяли живот. Новая боль, резкая и острая, не такая, как раньше, поток горячей жидкости, бегущей по бёдрам, жестокая нарастающая агония, которая никак не прекращалась, накатывала волнами, разрывала на части. Я закричала. И всё не могла остановиться, даже когда боль ушла.

В комнате потемнело. Я дрожала от холода, несмотря на кучу наваленных на меня одеял. Когда я снова открыла глаза, женщины ушли. Я звала их, чтобы принесли моего ребёнка, но никто не возвращался. Я слышала его плач. Я видела кроватку, покачивающуюся, будто он рассерженно колотил по ней кулачками. Я сползла с кровати и упала на колени. Пол подо мной наклонялся, как плот в открытом море. Цепляясь пальцами, я медленно, дюйм за дюймом, поползла к кроватке. Она была пуста.

Я взвыла. Я выла, пока они наконец не прибежали. Мне зажимали рот, пытаясь заставить остановиться, но так и не принесли моего ребёнка. Они даже не дали мне его подержать. Повитуха клялась, будто ребёнок дышал, и она окрестила его, чтобы священник позволил положить его в фамильный склеп. Но мы обе знали, что это неправда. Он уже больше недели не шевелился у меня внутри. Повитуха дала мне вызывающее схватки зелье уже после того, как началась горячка, но никому об этом не сказала. Едва взглянув на младенца, священник понял, что она лгала. А мой муж наотрез отказался на него смотреть. И моего сына не похоронили в фамильном склепе.

Та повитуха была доброй женщиной. Она сказала моему мужу, что ребёнок родился слишком рано, но я носила его дольше, чем других, и следующий, она уверена, родится живым. Но следующего раза не случилось. В ту же ночь муж взял к себе в постель мою служанку, и больше уже ко мне не приходил. Месяцами я держала пустую кроватку рядом с собой, но даже когда качала ее, в глубине души понимала, что она так и останется пустой навсегда. До сих пор я просыпаюсь от плача ребёнка и скрипа качающейся колыбели. Пега ворчала, чтобы я шла спать, это ветер воет в стропилах дома или мыши в соломе пищат. Но иногда по ночам мне снится, что я слышу не ветер, это мой ребёнок царапает тоненькими пальцами в закрытые ставни, пытаясь ко мне вернуться.

Я почувствовала, что кто-то приближается, и перекатилась на живот. Через луг танцующей походкой шла девочка с гривой спутанных рыжих волос. Я уже видела её — Гудрун, немая ведьма. Я пригнулась ниже, прячась в траве. Но она блуждала в собственном мире — дула на шары одуванчиков, смотрела на пушистые облака, плывущие над головой. Она протягивала руку за охапкой цветов и дула на них, отправляя пушинки в синее небо.

Жаркое солнце уже начинало опускаться за мягкие контуры холмов. Девочка повернулась лицом к нему. Она стащила через голову рубашку, и та упала на землю. Потом, обнажённая, стала танцевать. Она медленно двигалась по кругу с раскинутыми руками, обращёнными к солнцу, как ребёнок, тянущийся к матери. Она вертелась всё быстрее, горящие рыжие волосы развевались, руки раскидывались шире, спина выгибалась. Под белой кожей заметно двигались рёбра. Потом, бросив кружиться, она подпрыгивая побежала по лугу, смахивая лепестки алых маков, падающие головокружительными спиралями в золотистую траву. Бабочка присела отдохнуть на её протянутую руку, на кончики пальцев, слегка покачиваясь вместе с маками, как будто под лёгким ветром. Еще одна бабочка спустилась на её плечо, другие — на спину, на кончик клубничного соска, на плечи, ягодицы, бёдра, и множество — на рыжие волосы. Голое тело покрывали нежные красные и лиловые крылья, кожа вздрагивала в такт их взмахам. Девочка осторожно опустилась на колени перед заходящим солнцем. Поднятую голову окружало пламя рыжих волос. Она медленно вытянула вверх покрытые бабочками руки, как будто приносила свету древнюю клятву.