Другой священник стоит внизу и повторяет находящемуся наверху их имена; услышав их, тот возносит молитву за каждого. Во время молитвы он стучит в бронзовый инструмент, издающий громкие звонкие звуки.

Этот человек не спит. Если бы он позволил себе уснуть, то, говорят, к нему поднялся бы скорпион и разбудил болезненным укусом. Таково наказание за сон. Говорят также, что этот скорпион святой и божественный.

Храм ориентирован на восток. По форме и устройству он похож на храмы, построенные в Ионии[45]».

Именно здесь и чувствуется женщина. Если бы вместо того, чтобы дать нам внешнее описание храма Иераполиса, а такое описание неизбежно выходит поверхностным, тем более, когда претендуют на вторжение в его нутро, проникновение в его секреты, — если бы вместо этого Лукиан проявил хоть чуточку интереса к его основам, он обнаружил бы на колоннадах храма орнамент из окаменевших женских гениталий явно нерукотворного происхождения. Это и является одной из основ архитектуры Ионии.

Но вернемся к документальному описанию.

Его главное достоинство в том, что оно фиксирует несколько конкретных деталей, хотя и поверхностных, и уточняет природный стиль этого декорума, эту любовь к настоящей или фальшивой пышности у народа, для которого театр существует не на сцене, а в жизни.

«Фундамент приподнят над землей на две сажени. На нем и стоит храм. При входе вас охватывает восхищение: двери из золота, внутри — золото сияет со всех сторон, пылает на всем своде. Ощущается приятный запах, подобный тому, что подразумевают, говоря, что Аравия благоухает. Этот восхитительный аромат начинаешь вдыхать уже на некотором расстоянии от храма, когда подходишь к нему, а когда уходишь — он не покидает вас, ибо пропитывает одежды, и вы навсегда сохраняете воспоминания о нем. Внутри, там, где стена отступает, установлены статуи Юпитера и Юноны, которым жители города дают имена в созвучиях, свойственных их языку. Это золотые статуи: Юнона сидит на львах, а Юпитер — на быках. В одной руке Юнона держит скипетр, в другой — прялку, ее голова, увенчанная лучами, украшена башенкой и диадемой, которой украшают обычно только лоб Урании[46]. Ее одежды покрыты золотом и несметным количеством драгоценных камней — белых, цвета морской волны или пламени. Это — сардоникс-оникс, египетские гиацинты и изумруды, которые ей привозят из Индии, Мидии, Армении и Вавилона.

На голове у статуи бриллиант, который называется «Светильник». В ночное время он испускает столь сильный свет, что храм освещается им, как факелами. Днем этот свет гораздо слабее, однако камень хранит его частицу. У этой статуи есть еще одно необыкновенное свойство: если вы смотрите на нее, стоя прямо перед ней, — она смотрит на вас; если отходите в сторону — ее взгляд следует за вами. Если другой человек делает то же самое с другой стороны, — статуя ведет себя точно так же.

Между этими статуями видна третья, также золотая, но не имеющая ничего общего с двумя первыми — это Семейон. На голове этой статуи — золотая голубка.

Когда входишь в храм слева, обнаруживаешь трон, предназначенный для Солнца, но изображения этого бога там нет. Солнце и Луна — единственные божества, лики которых не открывают: говорят, что бесполезно делать статуи богов, которые каждый день появляются на небе».

Представленный в Эмесе мощным членом Элагабала, культ Ваала[47], со своими чрезвычайно сложными ритуалами, составлял пару культу Танит-Астарты[48], луны, которая в нескольких километрах оттуда свирепствовала в мрачных, холодных глубинах храма Иераполиса. Именно там, в храме, посвященном обожествленной вагине, выходил в главные праздники Аполлон, потный и бородатый, и передавал свои грозные предсказания великому жрецу, двигаясь вперед или отступая на плечах носильщиков. Этот Аполлон, весь в золоте, с большой черной гривой, подвязанной под подбородком, обычно является на спинах людей, поддерживаемый доброй дюжиной пошатывающихся носильщиков, которым едва удается удерживать эту тяжесть. Толпа кланяется. Курится фимиам: кажется, он просачивается изо всех отверстий, В глубине храма великий жрец, потея золотом, ждет бога, — увешанный регалиями, перегруженный драгоценными каменьями, мишурой и перьями, стройный, хрупкий, легкий как язык колокола. Внезапно устанавливается тишина, слышны только голоса и звуки шагов — это люди ходят туда и обратно в подземных помещениях храма. Голоса и шумы чередуются, перекликаются, как бы наложенные друг на друга. Под землей храм опускается в глубину словно по спирали: помещения для обрядов плотно жмутся друг к другу, спускаясь все ниже, словно храм — огромный театр, где все — подлинное.

В момент явления пьяного бога[49], который раскачивает своих стражей, храм вибрирует, ибо под ним — слоистая, стратифицированная структура подземелий, — эта его особенность была известна с глубочайшей древности. Под землей, на глубине до нескольких сотен метров бодрствующие стражи перекидываются словами, перекликаются, бьют в гонги, дуют в трубы, — и все это рождает эхо под сводами храма.

Среди всех этих криков, шумов и клубящихся облаков фимиама, подобных движущимся массам дыма, великий жрец начинает вопрошать оракула, взывая к нему громкими выкриками в четком ритме. Толпа видит бога-безумца, борода которого образует огромную черную дыру среди золота, в которое он полностью погружен; видно, как бог начинает волноваться, беситься, словно охваченный яростью или одержимый вдохновением.

Если предсказания благоприятные, если ответ оракула —

«да»,

бог подталкивает своих носильщиков вперед.

Если предсказания не благоприятные, если ответ оракула —

«нет»,

бог оттягивает носильщиков назад.

Лукиан утверждает, что однажды видел, как этот бог, уставший от бесконечных вопросов, высвободился из кольца своих стражей и одним движением взмыл в небо. Понятно, что толпа, охваченная религиозным ужасом, бросилась вон из храма, сгрудилась на паперти, толпилась и кружилась вокруг двух огромных фаллосов, высотой в несколько сотен локтей.

Таково описание одного частного аспекта религии Астарты-луны, странным образом смешанной с обрядами Аполлона, бородатого солнца. Но следует подчеркнуть присутствие двух пилонов, которые возвышались во внутренней ограде храма. Эти два фаллических пилона стояли друг за другом прямо по оси движения солнца так, чтобы вместе с точкой восхода в определенное время оказаться на идеально прямой линии с храмом, и чтобы тень первой колонны, стоящей ближе к храму, точно слилась с тенью второй.

И это был сигнал к неистовой сексуальной оргии, к которой следовало присоединиться даже тем, кто не отличался особой религиозностью. Но то, что является для галлов[50] завуалированным приглашением к ритуальному оскоплению, для большей части народа является приглашением к религиозному блуду. В то время как новые девственницы возлагают на алтарь луны свою свежую, едва распустившуюся чистоту, свою невинность, их святые матери, вышедшие на один день из семейного гинекея, отдаются канализационным рабочим храма, стражам священных шлюзов, вынырнувшим на один день из своего мрака, чтобы предложить свою мужественность лучам дневного светила.

И этими галлами, что спешат отшвырнуть свои члены, этими галлами, кровь которых в изобилии проливается на алтари пифийского бога, внезапно увлекаются женщины. И мужья, любовники этих женщин, уважают их священную любовь.

Подобные любовные вспышки длятся недолго. Женщины быстро покидают трупы облаченных в женские платья мужчин, встреченных на их смертном пути.