Эта война целиком и полностью вписывается в религию солнца, и на определенном уровне, кровавом, но магическом, ее можно найти в религии солнца, практикующейся в Эмесе (Приложение 2); и хотя она закончилась после того, как в течение нескольких веков сталкивала воюющие стороны, Гелиогабал шел по ее следам по линии окропления тавроболов, магической линии, которую, вернувшись в Рим, он отметит одновременно насилием, театром, поэзией и подлинной кровью.

Если бы историки, вместо того, чтобы задерживаться на мерзостях, анекдотическое описание которых потакает их собственной склонности к распутству и пристрастию к легковесности, действительно попытались понять Гелиогабала, поднявшись над его личной психологией, то именно в религии солнца они отыскали бы источники его бесчинств, безумных поступков и его высокого мистического распутства, у которого боги служат помощниками и свидетелями. Они заметили бы над всем этим одну деталь солнечной тиары, с рогами Скандра[79], то есть Овна, которая делает Гелиогабала земным последователем и служителем Рама и его чудесной Мифологической Одиссеи[80]. И тогда, возможно, они поняли бы причину существования и источник этой невероятной, немыслимой смеси культов луны, солнца, мужчины, женщины — смеси, живой образ которой и удивительную географию представляет собой Сирия.

Даже если не верить в расу Сверхлюдей-Наставников, пришедших с полюса в момент первого поворота земли, и, казалось, скользнувших по ней и зашагавших по Индии, следует допустить, что в довольно отдаленный период Истории произошло вторжение народа белой расы, которая превыше всего ставит знаки, ритуалы и странные священные предметы, выдавая их за сверхъестественное оружие.

В конечном итоге, кажется, что это были сторонники Белого, т. е. Мужского начала, которые могли сохранить завоеванную территорию, но, охраняя ее, утратили представление о неприкосновенном и уникальном принципе, который собирались открыть коренным жителям Паллистана[81].

«Веды», похоже, содержат свидетельство об этом искажении принципа в одном из таинственных текстов:

«ОСТАНУТСЯ ТОЛЬКО НЕСКОЛЬКО ЧЕРНЫХ, НЕСКОЛЬКО КРАСНЫХ И НЕСКОЛЬКО ЖЕЛТЫХ, НО СЫНОВЬЯ БЕЛОГО СВЕТА УШЛИ НАВСЕГДА».

И в то время, пока ярые приверженцы Белого, то есть индусы, остаются хозяевами Индии, которую они обустраивают, следуя закону неба; и под знаком Овна, переданного Рамом, «Пинкшас» или «Красные», которые поедают женские менструации и поднимают их цвет на своих штандартах, отыскивают там, вдалеке, землю, похожую на них, и под именем финикийцев ткут на морском берегу прочнейшую пурпурную ткань, которая свидетельствует о длительности их верований сильнее, чем сила их мастерства[82].

Если бы не было хотя бы одной войны из-за принципов, религия солнца, первоначально враждебная религии луны, никогда не рискнула бы соединиться с ней так, чтобы все запуталось и перемешалось. Непохоже, что История объяснит нам, каким чудом народ, произошедший от финикийцев, ревностных почитателей женщины, смог воздвигнуть на своих землях храм, превосходящий по высоте все остальные, и посвятить его культу солнца, т. е. мужскому началу.

Как бы то ни было, Гелиогабал, правитель-педераст, который хотел стать женщиной, является жрецом Мужского начала. Он реализует в себе тождество противоположностей, но реализует его не безболезненно, и его религиозная педерастия имеет только один источник — упорную и абстрактную борьбу между Мужским и Женским началами.

Во всех странах, где стараются войти в непосредственное общение с отдельными силами Бога, существуют храмы солнца и враждебные им храмы луны, а также смешанные храмы луны и солнца, но никогда, ни в один момент Истории, на маленьком пространстве земли, которое эти битвы буквально перевернули, не находят такого скопления храмов, как в Сирии, где мужское и женское одновременно пожирает друг друга, смешивается и разделяет свои качества. Жизнь Гелиогабала, как мне кажется, является типичным примером подобного распада принципов; именно этот образ, поднятый на древке, вознесенный к самой высокой точке религиозной мании, искажения и пылающего безумия, образ всех человеческих противоречий в принципе, я и хотел показать в нем, и это будет видно из следующей главы.

В 217 году в Эмесе Гелиогабалу еще не было четырнадцати лет, но он уже приобрел ту совершенную красоту, которую нам демонстрируют все статуи. У него округлые женские формы, гладкое, словно восковое, лицо, золотой огонь в глазах. Чувствуется, что он никогда не будет очень высоким, но сложен превосходно: египетские — широкие, но покатые — плечи, узкие бедра и зад, в котором нет ничего выдающегося. У него вьющиеся светлые волосы с рыжеватым оттенком; на его слишком белом теле выделяются голубые вены, которые кое-где, в складках и тени, отливают странной синевой.

Если смотреть в профиль — его губы слегка выдаются, как срезанное горлышко бутылки. Он еще не такой, каким мы видим его в Лувре, — с легким пушком на подбородке, который завивается, подобно волоскам на лобке блондина; но главное — этот гнусный рот, эти ненасытные губы сосуна.

Он находится в апогее расцвета красоты эфеба, который собирается воспользоваться своей красотой.

Но этой перехлестывающей через край женственности, этому отпечатку венероподобия, который просвечивает даже под яркими огнями его солнечной тиары, которую он надевает каждое утро, — всем этим он обязан своей матери, шлюхе, проститутке, курице, которая никогда ничего не умела, но всегда была готова к грубому насилию Мужчины. И когда речь идет о Юлии Соэмии и я говорю о грубом насилии Мужчины, я подразумеваю, что пора спаривания Юлии Соэмии не ограничивалась простым сближением эпидермиса[83], но что именно в русле ритуального представления и, исходя из принципов своей религии, она отдавалась не самцам, которые желали ее, а тем, которых выбирала сама.

«Она жила как куртизанка, — говорит Лампридий[84], — и была не в состоянии сопротивляться своему капризу. И все, до самых последних рабов, краснели от ее распущенности».

Она идентифицируется с Венерой, водной луной[85], влажной женственностью, которая не нисходит во тьму. Впрочем, я не утверждаю, что эта ритуальная идентификация помешала бы ей пару раз отдаться вопреки религиозным принципам.

С точки зрения сексуальности Юлия Соэмия всегда была тем, что называют «лакомый кусочек». Что касается внешности, то из всех четырех Юлий она — самая совершенная. Она отвечает тому канону женской красоты, слегка полноватому, который придумал Альбрехт Дюрер. Иначе говоря, в ее внешнем облике было нечто алхимическое, за тысячу лет до того, как возникла сама алхимия.

Круглая и плотная, как мы можем судить по статуям и медальонам, с кожей янтарного цвета, да еще и припудренной золотом, всегда с сероватым налетом, создающим тень на ее коже.

Ее знак отличия — фиалка «Ионех», цветок любви и пола, потому что она опадает, как гениталии. А на ее плече — голубка «Ионах»[86].

Как Домна, она отдается тем, кто ей служит, и способна интуитивно предугадывать, кто может оказаться ей полезным в будущем.

Или, точнее, — и это самое замечательное в ее случае — ее любовные похождения служат Гелиогабалу, и, кажется, что они созданы, что они организованы для славы Гелиогабала, эфеба, за которым она последует до конца, до самой смерти.