Размышляя над прошлым, я думал: неужели для меня что-то значат (раз память удерживает) эти непривычные названия городков и поселков: Шяуляй, Расейняй, Добеле, Рацишки?

Опять же какая охота спустя столько лет вспоминать непролазные топи, в которых, чтобы укрыться от обстрела, невозможно было закопаться в землю даже на штык лопаты — дальше рыжая болотная вода. Только на тягачах да «тридцатьчетверках» (другая техника вязла и застревала намертво) подвозили к передовой необходимое: боеприпасы, сухари, гороховый концентрат, чикагскую тушенку в высоких четырехугольных брикетах и американские консервы «второй фронт» — в небольших круглых банках запрессованные молотые кости. На них мы варили бульон. Выковырнешь штыком в котелок и кипятишь на костре до тех пор, пока на поверхности появятся редкие блестки жира. Пили такой бульон, обжигаясь, чтобы согреться. Вкус у варева, как ныне злословят шутники, был специфический, век бы его не знать.

Поначалу воспоминания были торопливыми и беспорядочными, факты толпились, набегали один на другой. Когда же они выстроились в более или менее законченный ряд, в сознании отчетливо, как картинки на ленте немого кино, предстали, затмевая другие, события одного дня войны, который глубоко засел во мне. Засел, думаю, потому, что в тот день я впервые хоронил боевых друзей, своих однополчан. Это было сильное потрясение, и память запечатлела его лучше самой чувствительной фотопленки.

Была еще одна причина запомнить этот день, но о ней — в свое время и в своем месте.

Начался тот день, о котором я хочу теперь рассказать подробнее, не в полночь и не с рассветом, а, можно сказать, накануне с вечера. Третьей роте нашего 154-го отдельного саперного батальона, в котором я воюю уже с середины лета, приказано проложить маршрут для скрытого маневра танковой бригады на другой участок фронта. В боевой обстановке это обычное дело.

Наши наступающие войска устремились к Балтийскому морю, чтобы отрезать и запереть в Прибалтике так называемую Курляндскую группировку противника — до 30 дивизий. Немцы хорошо понимали эту опасность и рвались в Восточную Пруссию вдоль железной дороги Рига — Кенигсберг. Но как раз на этом направлении, под Шяуляем, и преградила путь противнику 5-я гвардейская танковая армия, в составе которой действует и наш 3-й гвардейский танковый корпус.

Сдерживая неприятеля, мы в то же время скрытыми ночными маневрами в ближайшем тылу фронта должны были создавать у него впечатление о сосредоточении крупной танковой группировки советских войск на рижском направлении, тогда как на самом деле главный удар готовился в направлении Мемеля (Клайпеды). Об этом замысле командования я узнал уже после войны от начальника разведки корпуса полковника В. П. Богачева.

— Закрутили мы тогда карусель, — улыбался, вспоминая прошлое, Василий Петрович при нашей встрече. — Но замысел оправдался, хотя попотеть пришлось.

Да, попотеть пришлось. Я тоже не забыл те бессонные ночи, когда мы валились с ног от усталости, совершая длительные переходы. Смотришь карту: вчера были в Литве, а сегодня уже в Латвии. С превеликими предосторожностями, из последних сил пробиваемся в новый район, глядь — знакомые балки и овраги. Оказывается, мы уже были здесь три дня назад.

И так — недели две.

Выручало то, что за плечами у корпуса к тому времени уже был немалый боевой опыт. В сорок первом воины-танкисты держали оборону под Москвой. В декабре сорок второго в снежных степях под Сталинградом они схлестнулись с танками Манштейна, которые рвались на выручку к окруженным на Волге войскам Паулюса. За мужество и стойкость в тех боях корпус удостоился почетного наименования Котельниковский. Не беда, что на его боевом знамени появилось название всего лишь скромного районного поселка. Зато какого! Именно там, на рубеже этого поселка, были окончательно похоронены планы и надежды немецкого командования вызволить из Сталинградского котла свою 6-ю армию. Так что 3-й Котельниковский — звучит!

После Сталинграда на пути корпуса были Курская дуга, бои по освобождению левобережной Украины и форсирование Днепра. Весной сорок четвертого он вел боевые действия в Румынии, а летом — в Белоруссии, одним из первых ворвался в Минск, откуда совершил стремительный бросок к Вильнюсу и дальше, до Шяуляя, где противник обрушил на наши танки такую бомбежку, что рельсы закручивались в бараний рог.

Теперь вот, накапливая силы для заключительного удара в Прибалтике, мы маневрируем в лесах к северу от Шяуляя, чтобы скрыть от неприятеля свои истинные планы.

Перебросить танковую бригаду на другой участок фронта надо быстро и скрытно. Задача саперов — проложить маршрут для ночного маневра боевой техники. Для несведущих скажу, что это означает: саперы сами, первыми, должны пройти этим маршрутом, не делая лишнего шума, не зажигая огней, чтобы не обнаружить себя. Наша задача проверить проходимость дорог и прочность мостов, где надо укрепить их, обозначить путь указками, расставить в нужных местах бойцов — живые пикеты, предусмотреть множество других случайностей, которые могут потом сказаться на успехе операции самым нежелательным образом.

Пока нет команды выступать, я размышляю о превратностях военной службы. В саперах я и не помышлял очутиться. В запасном полку почти полгода обучался артиллеристскому делу — сначала в полковой батарее 76-миллиметровых пушек (старых, короткоствольных, еще с поршневыми замками), затем в артиллерийском дивизионе, да еще во взводе управления, так сказать, артиллерийская белая кость…

На фронте же попал в саперный батальон, где главными для новичков стали лопата, топор, пила, лом, кирка, которыми пришлось действовать денно и нощно. В последствии, уже в мирной жизни, наверное, за все годы не наберется столько «кубометров», сколько перелапатил их там, в Прибалтике. Кроме того надо было оборудовать КП и НП, а это снова горы земли, проложить ходы сообщения, вырыть и обустроить землянки. Тут уж одних лопат было мало, в ход шли пилы и топоры, бревна и тес, гвозди и скобы…

Но нет худа без добра. Наука пошла на пользу. Я знаю многих саперов, которые, вернувшись с войны, своими руками построили себе дома и все необходимое для жизни. Пригодились навыки! Я на полном серьезе верил после демобилизации, да и сейчас верю, что высади кого из тех моих друзей-саперов в глухую тайгу с одним топором и коробком спичек, он не пропадет, он выживет. Если бы можно было провести конкурс робинзонов, поспорить, кто быстрее обживет необитаемый остров, — не сомневаюсь, победил бы робинзон, отслуживший свой срок в инженерных войсках, а проще — в саперах.

Повоевав пару месяцев, я постепенно обучился владеть не только киркой и лопатой, но и стал разбираться в минно-подрывном деле. Просто, понял я, вначале наши мудрые командиры оберегали нас от возможных ошибок, которые подстерегают сапера на каждом шагу и чаще всего имеют роковые последствия: не зря же говорят, сапер ошибается один раз в жизни.

Мои размышления о роли и месте инженерных войск в современной войне были прерваны появлением у машины старшины «Оружие в козлы». Столь странную кличку Иван Михайлович Зозуля приобрел за то, что носил под кожанкой медаль «За боевые заслуги», которой был награжден в 1940 году на финской войне. На этой медали, как известно, изображены крест-накрест винтовка и сабля, чем-то в самом деле напоминающие оружие, составленное в козлы, как это делают бойцы на привале.

Зозуля охотно поддерживал распространенную в батальоне игру: когда кто-либо, особенно из новичков, спрашивал его: «А какая медаль у вас, старшина?» — он отвечал: «Да эта, как ее, оружие в козлы». Зозуля постоянно ходил в кожаной куртке, носил на левом запястье большие, с компас, часы Кировского часового завода, которыми тоже был не прочь похвастаться, тем более что в батальоне мало у кого был тогда этот столь нужный на войне прибор.

В общем старшина во многом был оригинал и выделялся среди других. Но не это составляло его суть. Иван Михайлович Зозуля был старшина божьей милостью. Он являлся одновременно и отцом, и другом, и командиром молодым солдатам. Не знаю, каким чутьем он угадывал, где нужна его помощь, но сам был свидетелем, как не раз в решающую минуту «Оружие в козлы» оказывался именно там, где требовались воля и сила старшего.