А на другой день, не успели мы остыть от веселого новогодья, полк получил приказ занять боевой порядок.
Действия в качестве командира взвода были для меня новы и необычны — все было впервые. Отвечал теперь не только за себя, но и за подчиненных, и за выполнение поставленной задачи. К обстрелам, мы, правда, уже привыкли, но некоторые огневые точки врага крепко нам досаждали. И вот я получил первую боевую задачу: ночью с телефонистом и разведчиком выдвинуться на ПНП, в боевое охранение пехоты, и выявить огневые точки противника. С рассветом началась боевая работа, вернее, охота за противником. А немцы, как известно, вояки аккуратные — сразу после завтрака начинают стрелять, не давая поднять головы нашей пехоте. Но вот и первая удача: обнаружен дзот и сразу определены его координаты. Звонок комбату, а оттуда приказ — уничтожить огневую точку. Тут же получаем приказ скорректировать огонь. Скоро от дзота остались одни развалины. Однако и нас засекли. Пришлось срочно менять НП.
Почти сутки пробыли мы в боевом охранении. Обнаружили и засекли еще две огневые точки противника, которые тут же были уничтожены. За успешные действия взвода, как командир, получил первую благодарность — от командования полка…
Письмо Полины заканчивалось такой припиской: «Если приедешь, непременно свожу тебя в школу. Знаешь, ребята-восьмиклассники иногда расспрашивают о добровольцах. Некоторые даже считают, что это понятие было несколько условным. И уже вовсе сомневаются, что в добровольцы мог пойти целый класс. А ты все помнишь?..»
Да, припомнилось все. До мельчайших подробностей.
…Учились мы тоже в восьмом классе, когда началась вторая мировая война. Газеты и радио приносили тревожные вести об успехах фашистских войск в Европе: вот они захватили Чехословакию, вот шагают по дорогам Польши, а там и Франции… И мы уже почти не сомневались, что нам тоже придется сразиться с фашистами, и каждый из ребят готовился стать солдатом.
В восьмых и девятых классах у нас была введена начальная военная подготовка: изучали винтовку образца 1891–1930 годов, противогаз, ходили в тир стрелять из мелкокалиберной винтовки. Но для нас этого было уже недостаточно, хотелось чего-то более основательного, конкретного.
Толчком для взрыва активности послужил призыв на действительную службу наших старших товарищей, которым в 1940 году исполнилось по 18 лет. А первые их письма из воинских частей и вовсе лишили нас покоя. Каждому буквально не терпелось поскорее встать в строй.
У нас в Костроме тогда очень хорошо была поставлена допризывная подготовка. Действовала большая, организованная сеть Осоавиахима. И вот мы, мальчишки 1923–1924 годов рождения, для которых срок службы еще не подошел, ринулись в различные клубы: Володя Зеленцов, Костя Скворцов — в конно-спортивный, Миша Большаков, Рем Белов, Саша Степанов — учиться на радистов, Лева Каретников, Миша Горшкович и я — в аэроклуб.
Встречаясь в школе, делились новостями, горячо обсуждали различные проблемы своих клубов, стараясь доказать преимущества своего.
Лето сорок первого каждый из нас встретил по-разному. Занятия в клубах проходили дважды в неделю, как говорят, без отрыва от производства или школы. Я к тому времени устроился матросом в Освод, чтобы подзаработать немного денег в помощь семье.
В ночь на 22 июня дежурил на реке Костроме. Все было тихо, спокойно, город безмятежно спал. И ничто не говорило о том, что уже началась война.
В тот же день мы втроем: Слава Мартьянов, Рем Белов и я — побежали в райвоенкомат с просьбой взять нас в армию. Там уже толпилось множество людей, все хотели поскорее идти бить фашистов. Протолкались мы в военкомате до самого вечера, но, так ничего и не добившись, расстроенные разошлись по домам.
На следующее утро, чуть свет, отправились снова, уже вчетвером, к нам присоединился Костя Скворцов. Но результат был тот же. Лишь на третий день нас выслушал усатый капитан и сказал: «Ребята, ступайте домой. Пока вам не исполнится по 17 лет и 8 месяцев, в армию вас не возьмут». Самым старшим из четверых был я: в тот день мне исполнилось 17 лет и 5 месяцев. Остальным и вовсе было до срока «палкой не докинуть».
Мне вскорости повезло: нас, курсантов аэроклуба, перевели на казарменное положение. Стали жить прямо на аэродроме в палатках, по воинским законам: подъем — в шесть, завтрак — в семь, начало занятий — в восемь… Начальник аэроклуба был у нас капитан, инструкторы — опытные летчики. Началась интенсивная учеба. С утра — полеты, после обеда — тоже полеты, в редких промежутках — занятия по строевой подготовке или уставам. Ходили в караул, охраняли самолеты, склады горючего.
Лето пролетело незаметно. И вот уже изучен КУЛП (курс учебно-летной подготовки), у каждого по 32 часа самостоятельного полета, сданы экзамены, мы снова возвращаемся домой. Выдали нам документы на руки и предупредили: ждать вызова в военные летные училища.
В сентябре в школе занятий не было, всех старшеклассников отправили на картошку. А в октябре кто-то из ребят узнал, что в области формируется Коммунистическая дивизия для обороны Москвы.
Начались наши новые «хождения по мукам» — каждый день то в военкомат, то в райком комсомола. Я к тому времени уже достиг желанного возраста: 17 лет и 8 месяцев! Это давало мне законное право на призыв в армию. И вот наконец — повестка: прибыть в военкомат с вещами! Это было 10 ноября 1941 года.
До лагеря «Песочное», где формировалась дивизия, шли пешком. Лед на Волге еще не окреп, и наша колонна, человек 500, двигалась гуськом. Идти было километров 30, так что до места добрались только к вечеру.
Вот мы и солдаты. Одели нас во все новенькое: обмундирование, кирзовые сапоги, бушлаты, шапки-ушанки. Из нашего класса набралось семь человек (остальные пока «не вышли возрастом»), а трое — Слава Мартьянов, Рем Белов и я — оказались даже в одном взводе.
Начались солдатские будни. Подъем, физзарядка, завтрак, занятия, обед, занятия, ужин, занятия, отбой. И так каждый день. Физзарядка на снегу, умывание — тоже, занятия (10–12 часов в день) также в основном на свежем воздухе.
Надо сказать, что в роте собрались солдаты разных возрастов: от 18 до 40 лет. Хорошо помню соседа по нарам в землянке Василия Ивановича Бобкова, его рассказы о действительной военной службе, которую он проходил в Наро-Фоминске танкистом, о боях с белофиннами, о многом другом. По-отечески относился к нам, молодым, бывалый солдат. И словом и делом помогал в учебе и в быту. Показывал известные только ему боевые приемы, учил нас правильно и рационально расходовать выданные на руки хлеб и сахар, сухой паек. В роте дядю Васю любили все.
День ото дня мы мужали, становились настоящими солдатами. Успешно провели боевые стрельбы. Приняли присягу на верность Родине. И в декабре сорок первого наш 1242-й стрелковый полк погрузился в эшелон для отправки на фронт.
Никогда не забыть торжественность, с какой провожали нас на костромском вокзале земляки. Народу собралось много: родные, знакомые, соседи, ребята из младших классов и, конечно же, все девчонки из нашего класса — прощаясь с нами, они не скрывали слез.
Долго добираться до линии фронта не пришлось. Уже на другой день мы выгрузились и заняли боевые порядки во втором эшелоне на Можайском шоссе. Зимнее наступление наших войск под Москвой уже началось, но нас пока держали в резерве. Больше недели мы простояли без дела, если не считать боевого дежурства днем и рытья траншей и ходов сообщений в снегу ночью. Нам же не терпелось поскорее сразиться с врагом.
Впрочем, вынужденное наше бездействие скоро кончилось. Однажды нас подняли по тревоге. Вечером мы погрузились в вагоны на станции Одинцово, а ночью разгрузились на станции Торопец. И сразу почувствовали близость фронта. Не успели построиться в колонны для движения, как начался бомбовой налет. На станции вспыхнули пожары. К счастью, на первый раз обошлось без жертв. Но вскоре налет повторился, после чего появились первые раненые.
Дорога, по которой мы двигались к фронту, была изрыта воронками от снарядов и бомб. Да и многое другое напоминало о том, что недавно здесь прошли тяжелые бои: трупы немцев, остовы печей в деревнях, порванные телеграфные провода. Все чаще доносились орудийные выстрелы. Линия фронта все приближалась. Двигались мы исключительно по ночам, днем отдыхали или в лесу, или по избам в деревнях. И поразительно — почти не замечали мороза, хотя тот январь был довольно суров.
