- Или?

Тонкое тело Кайлих задрожало.

- Она разделится, monighean. Ты уже знаешь это по опыту: когда Охотница умирает, ее сила распределяется среди выживших. Сила моего сына перешла в каждого sìthichean, кто обитал в Sith-bhruth. Благие стали Неблагими, те, у кого была сила созидания, теперь сеют смерть. Они не могут выжить без убийств, так же, как не мог мой сын. Когда он сделал этот выбор, королевства пали. Мои дети уничтожили оба.

Я мысленно вернулась в зеркальную комнату, когда наконец-то прервала молчание с Лоннрахом и спросила его, почему он так сильно ненавидит Киарана.

“Твой Киаран худший вид предателя, и его сестра не лучше. Теперь пришло время мне исправить их ошибки”.

Лоннрах был Благим, Эйтиннэ была его королевой, и она пожертвовала своим троном. Так же, как и Киаран. Теперь я понимаю, что имел в виду Лоннрах, упоминая об их ошибках.

Слова Эйтиннэ в разрушенном Эдинбурге мелькнули в моей памяти: “Ты не несешь ответственности за то, что начали мы”.

С Киарана и Эйтиннэ все началось: Охотницы, сражение, после которого Лоннрах с солдатами оказались запертыми под землей. Они - причина, по которой каждый фейри, на которого я когда-либо охотилась, существовал только для убийства. Лоннрах даже упоминал о некоторых людях, соблазненных фейри в подземелье, что их едва хватало, чтобы не голодать - потому что они нуждались в человеческой энергии, чтобы выжить.

Есть еще кое-что. Одна последняя правда, которую мне нужно услышать.

- Что ты имела в виду, - спросила я тихо, - когда говорила, что уже взяла что-то от меня?

Кайлих, как впалая оболочка, тонкая и пустая. Ее плащ из теней соскользнул, открывая ключицу. Ее ребра выделялись из-под тонкой кожи ее груди.

- Ты ведь не думаешь, что baobhansìth действительно смогла бы убить всех потомков Соколиных Охотниц? - сказала она зловещим шепотом. - Не тогда, когда мой сын защищал их. Его силы намного выше ее.

Клянусь, мое сердце остановилось. Я не могу дышать. Я уставилась на древнюю форму Кайлих и старый гнев внутри меня разгорелся вновь. Внезапно я вспомнила слова Сорчи на снежных утесах, когда она заморозила всех тех солдат. Что она рискует разгневать ее, предупреждая Киарана. Ее.

- Ты помогла ей убить Соколиных Охотниц. Не так ли?

- Айе, - сказала Кайлих. - Я воспользовалась той силой, что осталась у меня в твоем мире, чтобы вмешаться, - думаю, она смотрит на меня, но я не могу увидеть взгляд впавших в череп глаз. - Я помогла ей забрать у тебя мать.

Гнев во мне тут же непрошено и неумолимо усилился. Я почти забыла, как это ощущается, как его жар обжигает мою кожу, как он шепчет мне на ухо и говорит, что моя цель - месть. Возмездие.

Я подымаюсь с кресла из виноградной лозы медленными, обдуманными движениями убийцы. Во взгляде Кайлих нет страха. Никакого раскаяния. Это заставляет меня хотеть убить ее медленно. И без оружия, я сделаю это голыми руками.

Я прыгаю на нее, готовая сломать ее тонкую, костлявую шею. Вспышка молнии ударяется в землю передо мной. Земля раскололась с оглушающим хлопком, и сила от этого сбила меня с ног, уложив на спину. Я выдыхаю сквозь ужасающую боль, сковавшую мою грудь.

- Так должно быть, - сказала Кайлих, приближаясь ко мне. - Моя дочь должна вернуть свою силу.

- Я так не думаю.

Я подскакиваю к ней, мои пальцы дотягиваются до тонкой кожи на шее Кайлих. Но она движется быстро, ударяя сбоку посохом по моему лицу. Я снова падаю на землю, хватаясь за мшистую грязь. Кровь капает с моих губ и растекается по темной земле.

Кайлих хватает меня за ворот, ставя меня на ноги лишь с небольшим усилием. Ее коготь впивается в мою кожу.

Я встретилась с холодным бездонным взглядом и попыталась ударить ее, сделать хоть что-то, но мои руки повисли по бокам, мертвым весом. Вкус ее силы невыносим, он ощущается, как электрические разряды на моем языке.

- Ты не можешь победить меня, - сказала она. - Поэтому я предлагаю тебе просто принять свою судьбу. Разве это не проще?

Я понимаю, что способна двигать языком, губами.

- Сначала я убью тебя.

Кайлих вздохнула и отпустила меня. И хотя я стою, я все еще не могу двигаться, чтобы ударить ее. Она снова выглядит хрупкой, очень хрупкой. Как будто она может сломаться. Если бы я была лучше, я бы пожалела ее за очевидную слабость. Но я не лучше. Я лучше воспользуюсь ее недомоганием и использую это против нее.

- Я умираю, monighean, - сказала она таким тихим, трясущимся старушечьим голосом.

Я услышала в нем слабую дрожь от страха. Страха бессмертного создания, кто был жив с момента создания гор и движения ледников, кто наконец-то предстанет перед лицом неопределенности смерти.

- Когда я выбрала продолжение рода, - продолжила она, - я отдала свое бессмертие. Как моя мама, которая была Кайлих до меня. - Она протянула руку, кожа снова стала морщинистой и старой. - Это проклятие моего рода. Я умираю так же, как человек, только более медленно. У меня должен быть кто-то, кто займет мое место, прежде чем я уйду.

Мне вспомнились слова Лоннраха о Sìth-bhrùth: “Земля была целой, а сейчас она разверзлась прямо посередине. Она разваливается на части”.

Она разваливается на части … разваливается на части …

“Без монарха в Sìth-bhrùth будет зима. Кто-то должен занять ее место”.

Кайлих - или возможно та, что была перед ней - создала миры, моря, пейзажи. Она сделала их возможными. Если она умрет, они отправятся вместе с ней. Если Sìth-bhrùth разваливается на части, то же самое может случится с человеческим миром. Она создала оба своим молотом и посохом.

Внезапно мой слепой гнев рассеялся, как дым. Я могу думать более ясно.

- Если я умру, - говорю я, - сила Эйтиннэ восстановится, но к Киарану сила не вернется. Это нельзя отменить. Фейри все еще будут испорчены.

Кайлих приготовилась, ее лицо закрылось. Она вернулась молодая: красивая, грозная и сильная - и даже еще более устрашающая.

- Айе. Это то, что твой … Киаран выбрал. Его нельзя исправить.

Исправить. Как будто он сломан.

- Кадамах всегда был сильнее Эйтиннэ, - сказала Кайлих, возвращаясь к огню. - Он доказал, что достоин занять мое место. Пока не влюбился в этого человека. - ее глаза жестоки и блестят словно сталь. - Моя дочь, может, и создала Соколиных Охотниц, но твоя смерть исправит это. Мой сын … для Кадамаха было непростительно влюбиться. Слабость, - она выплюнула слово, будто это проклятие. - Он не способен править.

- Это не слабость - любить кого-то или иметь сострадание.

“Ты думаешь я слабая, потому что чувствую”?

“Нет. Никогда. Это то, что делает тебя Кэм”.

- Ты дурочка, - Кайлих срывается, откидываясь своим хрупким телом к огню. - Так всегда должно быть, проклятие моего рода, которое передается годами. Два ребенка, рожденные для власти. Каждый правит отдельным королевством, чтобы доказать, что он достоин. Сильнейший всегда начинает войну и убивает другого. Кадамах провалил свою задачу.

“И убивает другого”.

Голос Эйтиннэ эхом проносится в моей голове в тот день в Эдинбурге, такой понимающий и грустный: “Мы все олени”.

Она понимала судьбу. Жить, чтобы охотиться или умереть добычей. Потому что они с Киараном всегда предназначались либо для одного, либо для другого.

А еще Эйтиннэ позволила себе любить своего брата, который должен убить ее.

- Ты не должна позволять этому случится, - сказала я напряженно. - Ты же не позволишь своим детям отправиться на войну?

Она показала свои острые зубы.

- Почему это нет? Моя мама позволила.

Моя кожа стала холодной.

Тени из плаща Кайлих расползаются по земле, завиваясь, как змеи, вокруг моих ног.

- Теперь ты понимаешь, почему Эйтиннэ должна сделать это, - прошептала Кайлих. - Как ты думаешь, что она выберет? - мороз расползается по траве под посохом Кайлих. - Позволит мирам обратится в пыль или позволит жить брату, который должен убить ее?

- Я не позволю этому случиться, - сказала я. Должно быть другое решение. Должно быть.