— А по мнению этих господ…

— И дам, — уточнил Симон.

— …и дам, у нее были враги?

Симон и Блондель ответили отрицательно. Наоборот, у нее было много друзей среди коллекционеров такого же высокого уровня. Она встречалась с ними на больших вернисажах и на больших распродажах. Она была красива и элегантна и доставляла много радости фоторепортерам, охотно им позируя. Приезжала и уезжала она всегда на своей спортивной машине.

— У нее не было официального поклонника?

— Никогда. Банкир и нотариус, у которых был Гайярде, очень удивились, узнав о «женихе», молоденьком, никому не известном парнишке без всякого общественного положения.

— Это все? — спросил Бело.

— Я был в Академии изящных искусств, — сказал Блондель. — К сожалению, по случаю Пасхи там очень мало народу, и я не встретил никого, кто бы знал Жан-Марка Берже, кроме сторожа. Но тому почти нечего сказать. Он уже обо всем читал в газетах. Ему не удалось вспомнить, откуда он узнал, что Жан-Марк работает у Пижона, но в декабре сторожу пришло в голову попросить Жан-Марка отреставрировать статуэтку Наполеона, у которой отбился краешек шляпы. Он хотел подарить ее старому армейскому другу, который…

— Ближе к делу! — сказал Бело с таким видом, словно подавал руку человеку, увязшему в грязи.

— Извините, шеф. Так вот, Жан-Марк взял работу и окончил ее намного раньше срока. «Я бросаю Академию по семейным причинам» — сказал он, возвращая фигурку. — «От места у Пижона придется тоже отказаться». Казалось, что его это радует.

— Ты ходил к реставратору?

— Нет, — ответил Блондель. — Я думал, вы сами заходите это сделать.

— Верно. Спасибо всем. Вы даром времени не теряли.

Со времени Людовика XV род Пижонов занимался реставрацией произведений искусства. Это была настоящая династия, значительно более сильная, чем королевская, с безупречной репутацией. Специализировались Пижоны всегда на керамике, но в их мастерских работали и скульпторы, и живописцы.

— Что касается живописи, то Жан-Марк Берже был несравненным специалистом, — сказал Луи Пижон комиссару Бело. — Он творил чудеса. Конечно, он пользовался нашими советами, но даже самые лучшие советы не делают мастера. Надо заметить, что таким работникам мы платим гораздо больше, чем они могут получить в любом другом месте. Я очень хотел, чтобы Жан-Марк и дальше работал у меня. Но тут вдруг недели за две, за три до Рождества он заявил мне: «Господин Пижон, вы всегда ко мне прекрасно относились, но теперь я нашел такую работу, что пальчики оближешь. К сожалению, я не могу объяснить подробнее. Это такое местечко, что я бросаю все, даже Академию!» Я ответил: «Поступай как знаешь, но я бы на твоем месте не пренебрегал дипломом, к тому же ты так одарен, что сможешь получить его без труда». А теперь, после смерти мадемуазель Сарразен, нашей лучшей клиентки, я узнаю, что они были обручены! Вы знали мадемуазель Сарразен?

— Нет, — ответил Бело, — нас обычно приглашают после смерти.

Господин Пижон, как и предполагал Бело, не счел это шуткой и не улыбнулся.

— Если бы вы ее знали, господин комиссар, вы бы сказали то же самое, что мы все в мастерской: «Быть не может!»

— Любовь слепа, — заметил Бело.

Господин Пижон опустил голову.

— Извините, но я со вчерашнего дня все думаю об этом и хотел бы поделиться с вами своими мыслями.

— Будьте так любезны.

— Что может объединять двух художников, если не искусство? Жан-Марк — своего рода художник, о мадемуазель Сарразен тоже это можно было сказать. На первый взгляд — удивительно! Богатая парижанка и безвестный провинциал, женщина с большим опытом и этот молодой дебютант! Но только — на первый взгляд. Люди могут полюбить друг друга, если от одного произведения искусства получают одинаковое наслаждение. — Пижон поднял голову. — Я окончил факультет психологии, как видите, это иногда пригождается.

— Безусловно, — ответил Бело. — Вы допускаете возможность мести покинутого любовника?

— А разве могут быть другие версии? По-моему, тут все ясно.

— Вы знаете кого-нибудь из окружения мадемуазель Сарразен или Жан-Марка? Его коллеги в мастерской, вероятно, почти все были старше его?

— Да, — ответил Пижон. — Из окружения мадемуазель Сарразен я никого не знал. А что касается Жан-Марка, то, помнится, уже после его ухода я держал в руках письмо от его бабушки.

— А-а… Вы ее знаете?

— Нет. Она хотела узнать, работает ли ее внук у меня по-прежнему. Я ответил, что нет. Меня несколько удивило, что он не сообщил об этом семье.

— Войдите, — сказал господин Беда, не отрываясь от газеты. — Добрый день. Мне страшно жаль, но объявление «Мест нет» целиком соответствует действительности.

— Вы — господин Беда?

— Именно так, — ответил господин Беда и, увидев знакомый значок, встал. — Вы из полиции?

— Да, из криминального отдела. Комиссар Бело.

Беда поспешно подвинул ему кресло.

— Ох, господин комиссар, я имел честь прочитать в газете, что вам поручили расследовать это страшное дело! Прошу садиться! Вообразите, я уже сутки думаю, что лучше: идти в полицию или дождаться вас у себя, ведь именно здесь жил человек, так сказать, наиболее достойный внимания, если не считать несчастной жертвы… К тому же я хотел выразить благодарность парижской и лионской полиции — ни одна, ни другая не сообщили журналистам названия моей гостиницы. Такая реклама была бы губительна для любого дела, а для моего — в особенности! Знаете, когда я вчера открыл газету, мне просто плохо стало! Этот малый жил у нас почти год, мы относились к нему, как к сыну, и госпожа Беда… Жена подтвердит, когда вернется из магазина. Вы отдаете себе отчет?

— В чем?

— Ни в чем, ни в чем. Я не вмешиваюсь не в свои дела. Мне следует честно отвечать на ваши вопросы, а не самому задавать их.

— Если вы читали вчерашние утренние известия…

— Читал! Сначала в «Гран Журналь», потом в других газетах.

— Если вы читали газеты, то помните, вероятно, его показания по поводу замены чемоданов. Он показал, что во время ливня долго ждал такси в вашем обществе.

— Надо признать, так это и было. — Беда скрестил руки на животе и не двигался.

— И что через несколько минут после вашего ухода перед гостиницей остановился автомобиль американца. Они обменялись несколькими словами, погрузили чемоданы в машину и уехали.

— Конечно, конечно, — ехидно ответил Беда. — Значит, все это происходило, и я ничего не слышал? С моим-то слухом? Я, во время войны служивший связистом! Прочитав этот кусок, я просто-таки почувствовал себя оскорбленным!

— А если двери были закрыты? — спросил Бело. — Ведь сейчас мы ничего не слышим.

— Вы не слышите, а я слышу.

— Шел дождь, — продолжал настаивать на своем Бело. — У вас снаружи такой навес. Струи колотили в него и заглушали звуки.

— Вы правильно делаете, припирая меня к стене, — великодушно сказал Беда. — Невиновный не должен расплачиваться за виновного. Но это не повод, чтобы из меня, с моим великолепным слухом делать глухого. Ага! Сейчас я вам докажу, что он лгал! — воскликнул он, озаренный какой-то догадкой. — Я скажу, как ему пришла в голову вся эта история с американцем! Когда мы стояли у гостиницы, он очень волновался, что опоздает на поезд, и попытался остановить даже «роллс-ройс». Я сказал ему для смеха: «Вот был бы номер, если б он остановился!» Когда его допрашивала полиция в Лионе, он подумал: «Не такой уж глупый этот старый Беда. А вдруг мне поверят?»

Бело потер шрам на шее, оставшийся ему на память от одного бандита.

— Вы бросаете серьезное обвинение, господин Беда!

— Ничего я не бросаю, — бурно запротестовал Беда. — Просто высказываю свою точку зрения. Если кто-то излагает факты… не слишком точно, то я поправляю, вот и все.

— А были еще какие-нибудь неточности?

Беда прищурился так, что глаза его превратились в щелочки.