«Одноглазая муза голосом тихим вещает…» Одноглазая муза голосом тихим вещает, робко скрипит слепое перо старика. Мутная Волга к морю течёт равнодушно, в водах неся пепел последних преданий. «В загаженном рекламой городишке…» В загаженном рекламой городишке Так хочется в толпе найти глаза, И о безумной вечности сказать Тайком курящему мальчишке. Поставьте стражника стеречь людской покой В сутяжном, липком мире, где покоя Не больше, чем в полёте над рекой Ночного бражника на запахи левкоя И резеды в саду, где столько лет подряд Я наблюдал скольженье слёз по вишне, Где над малиной гроздья звёзд горят, Где каждый пень мне шепчет: «Третий лишний!» Здесь дрозд гнездится в абрикосовом шатре, Здесь каждый год ждёт пчёл сирени глыба, Здесь, как костяшки на засаленном столе, Лежат слова и означают – рыба. Бесценные, как б-дь на корабле, Чьи кружева над бухтой штиль развесил, Где день за днём мы нежимся в тепле Потёртых, старых, колченогих кресел. Поставьте стражника! В надежде, что судья Не ускользнёт из-под его надзора. Но капли крови с острия копья Текут, текут, текут, текут, и скоро, Прорвав хламиду, горстью красных бусин Посыпятся к его нагим ногам, И в Третьем Риме – третьи злые гуси Поднимут гам в предчувствии врага. Поставьте стражника! пока он недвижим, Пока он нем и немощной рукой Не стёр планеты, и пока он жив — Поставьте стражника – стеречь его покой! По Венеции гуляют два еврея; солнце греет травертин и липкий мрамор, и сверкает в затенённых галереях вечный образ неземной витражной мамы. Плеск каналов и журчанье русской речи в разговор вплетают смысла нити. Разговор идёт, конечно же, о вечном, Разговор идёт о северном граните, Об отце и о скупом блокадном быте Речь ведётся здесь, на площади Сан-Марко, И о тех, кто двести лет, забыв Египет, Стерегут в дождливой дельте остров мрака. Солнце греет, и пока ещё вы вместе И едины, как река и переправа, И о том, как долго свадьбы ждать невесте, Рассуждает разговор картавый. Ты смеёшься – виноградины летают. Как легко чужую жизнь листать, как книгу, А за всем этим спокойно наблюдает Эмигрантка – цареградская квадрига; Восемью бессмертными глазами Она видит мир и пироскафа остов Под песком лагуны, и тебя, и остров, Тот, с которым навсегда тебя связали, И где скоро кипарисовые клинья Над тобой споют про низость мезальянса. На скамье лежит забытый «Старший Плиний» В переводе на новейший итальянский. Отлипая от пыльных штор, Свет сочится в закрытые двери, — Существует лишь то, во что веришь, Надо только понять – во что. Но об этом давно всё сказано. Безразлично мне – позже ли, сразу ли Кислород перекроет шток — Надо только понять – во что. Гром литавр, скрипок вой, клики горна: Тишина, ведь основа основ — Хруст, с которым мне рубят горло Топоры моих утренних снов. Пусть всегда над расплавом – шлак, А все звуки стремятся к коде — Никуда любовь не уходит, Если только она пришла. Над студёной осенней водой Чайку крутит, как лист тополиный, И коричневой, вспененной глиной Обливает осоку прибой. И пускай предпоследний шторм Раздирает ей крылья на перья — Существует лишь то, во что веришь. И успеть бы понять – во что? В век хаоса и тлена, Сомнений и пальбы Я убегу из плена Затейливой судьбы. Побег будет удачен, Природа – злись не злись, Но воздухом подхвачен, Я вознесуся ввысь. И там, где правит холод, Смешав золу с огнём, Забуду этот город, И всё, что было в нём. Забуду про деревья, забуду про дома, Забуду, как я верил И как сходил с ума. И вот тогда, наверно, Собрав остаток сил, Холодный и нетленный, Я вспомню, что он был. У Марины нет могилы, А у Хлебникова – две. Всякий молит, что есть силы Предназначенной судьбе, Что ещё не задалася, Что ещё сквозь сон дрожит, Если в людях нет согласья — Хор визжит, а этажи Громоздятся в поднебесье. Вместе – тесно, порознь жить Всем приходится, но там! Там всегда хватает места. Там – разложат по местам. Там, в бескормии, сам пищей Станешь для других имён. Сколько бы они знамён Не вздымали – старый, нищий, Ты равно один из них! Вот и голос твой затих, Вот и образ твой возник… |
