Дом, как дом, да и квартира, как квартира. Типовая, с коридором и балконом. Три шага дойти из кухни до сортира, Три квартала – до «Билайна» с «Мегафоном». Три часа – доехать до своей подруги, Ну конечно, если очень постараться. Три котельные работают в округе, Но одна из них вот-вот должна взорваться. Тридцать три тебе, три годика ребёнку. Три свечи стоят на полке в изголовье. И неведомо зачем, с какого проку Наградил тебя господь одной любовью. Той любовью, от которой солнца гаснут, Той любовью, от которой свечи млеют, Той бессмертной, безотчётной и всевластной, Что прощать и страстотерпствовать умеет. Ты в своей многоэтажке желтоглазой Вновь привычно занимаешься делами, И не слышишь, как три ангела крылами Преломляют непослушное пространство, Чтобы ты его нашла в распутьях зданий, пустырей, пивных ларьков, продрогших улиц, Чтобы годы бесконечных ожиданий Тем единственным мгновеньем обернулись. «Может, это шепоток за спиной…» Может, это шепоток за спиной? Или это ветерок за рекой? Или это балагурят грачи? Если знаешь, кто здесь – лучше молчи. Мы в молчании прожили лет сто, Но никто не похвалил нас за то. У молчания есть мера, цена, Но от пули не спасает она. Только слова озорной малахит От забвения и смерти хранит. Только слов непобедимая вязь Не даёт нам опрокинуться в грязь. Только лесенки словесной леса Устремляются с земли – к небесам… «Город татарский, старинный…» Город татарский, старинный, Чуть сумасшедший, смешной, С этою улицей длинной, С этой внезапной весной. Сколько сроков отмоталось В этом краю для меня. Сколько трамваев промчалось, на поворотах звеня… Ты и тюрьма, и жилище, Ты и позёр, и фразёр, каторжное городище, Евро-азийский котёл. Может, кому-то и адом кажутся эти пески… Мне в тебя спрятаться надо, от безысходной тоски В щелях твоих схорониться, в трещинах мёртвой земли. Маленькой раненой птицей Я отсижусь на мели, Этого древнего моря доисторическом дне. Города буйство и воля Снова проснутся во мне. Вечный буян и невежда город — но тем и жива. Через асфальта одежды вновь прорастает трава. Небо становится выше, и я по птичьи пою, стены саманные, крыши и несвободу свою. Сергей Скисов (1959–2016) Болтливые ветлы по пояс в реке Отмывают бока после зимнего транса. Птичий мир с миром рыб, протянув по руке, Нас загнав на бугры, поделили пространство. И с бездумным весельем (с точки зренья отцов) Прорастает трава из прогретого мая В хлопотливый и громкий мир мальков и птенцов, Еще раз равнодушное время ломая. Скоро станет дневной воздух жесток и сух, И, как стадо в овин, воды в русло загонит, Но пока это есть – услаждает нам слух Рукоплеск водяной и воздушной ладони. А когда лето будет уже далеко, И мальков, и птенцов по планете рассеет, Мы вернемся к реке, и увидим, Что трется, как кот, О прибрежные ветлы Весло Одиссея… «Прижившись на краю страны…» Прижившись на краю страны, Чье чудище и ныне обло, Мы телом лотовой жены, Как снегом, засыпаем воблу, придавливаем гнетом лет, Ждем, моем, вялим и, дотошно Чешуйки счистив, на обед Едим с редиской и картошкой. Река нас дарит серебром Студеного, как свет, отлива, А мы ее кривым ведром С утра черпаем для полива Иссохшей от жары степи: Хрустят в спине хрящи и диски. Вот бы скорее наступил Обед с картошкой и редиской! В песках, где Волга расплетает косы, Каких ты только не услышишь песен, Читая нотные знаки ворон На размокшей бумаге берега ерика, в чьём камыше лягушка тарашке поёт осанну и таращит бессонный глаз карамыслик, а ты потеешь, молчишь и несёшь свои мысли, как приготовленные к зиме сани. «С рассвета расслышав людскую гудьбу…» С рассвета расслышав людскую гудьбу, Смысла нет злиться, лежа на печке. Кто – по крупице, кто – по копеечке, Люди сгребают в холмик судьбу. Куст подоконный, туман теребя, Взмахнет волосами зеленого цвета. Как ты касалась пальцами веток — Корень коснется ворсинкой тебя. В костре последнему углю не дав сгореть, под храп друзей скоблю из миски вермишель, глотаю, морщусь и смотрю на степь, как зверь на Колизей, а через облаков плюмажи взлетает солнце, как мишень, в которую всё время мажут. Степи арена заросла чертополохом и колючкой. Под ней от края и до края все те, кого степь не спасла; над головой кулик канючит, и мы одни на сотни вёрст в кармане спички презираем, в надежде прикурить от звёзд. |
