— Эх, Артем! — пробормотал Серега. — Тебя бы на его место…

— Да, ладно. Считайте это проявлением слабости с моей стороны! — отозвался Толик. — Грибочки не пожарились там еще? Кушать очень хочется!

— У меня румянятся! — сообщил Артем, выуживая веточку в сотый раз за последние пару минут.

— Так они у тебя никогда готовы не будут! — Серега вытащил свою веточку, показал Артему потемневшие шампиньоны, с шипящими каплями на румяных боках. — Вот как надо! Старайся, милиционер!

Ребята набросились на Серегины грибы, обжигаясь, дуя на пальцы, и быстро их съели. Серега принялся нанизывать еще.

Вовка протянул свою ветку в огонь.

— Вот сейчас поедим и спать! — сладостно протянул он. — И пусть нас кто угодно ищет, а я этой ночью с места не сдвинусь!

— Дело говоришь! — согласился Серега. — После того, что мы пережили!..

Прошло некоторое время, и уже Артем выудил из огня свои запеченные грибы. Хотя были они не соленые, без приправ, ребята съели их молниеносно и решили, что это самые вкусные грибы на свете.

Вовке постепенно становилось тепло, температура спала. Он дожарил свои грибы тоже, а потом перебрался на лавочку и растянулся на ней, положив руки под голову.

Артем клевал носом. Толик, кажется, и вовсе уснул. Только Серега все сидел у печки и время от времени подбрасывал внутрь новую порцию хвороста.

— Спать будешь? — шепотом поинтересовался Вовка.

Серега пожал плечами:

— Пока не хочется. Я еще посижу, наверное, подумаю. Жаль будет, если все это закончится.

Вовка заворочался и сел.

— Кое-что из нашего приключения я бы, конечно, пропустил. — сказал он. — Например, коленку бы не хотел разбить, или под дождем в лесу…

— А я бы все оставил, как есть. Мне нравится именно такое приключение. — Серега повернулся к Вовке, поманил его тонким прутиком хвороста.

Когда Вовка подошел и сел рядом, Серега произнес шепотом:

— Я на следующий год могу и не приехать вовсе. Родители говорят, что бабушка у меня совсем уже старая, они ее к себе забрать хотят, а дом продадут.

— А куда же тебя на лето?

— К другой бабушке, в Нижний Новгород. Мы туда на новый год обычно ездим. А теперь, вот, еще и летом поеду. Только это секрет, хорошо?

Вовка кивнул. Артем сбоку засопел, пробормотал внятно: "А подушки-то и нет", после чего растянулся на земле боком, поджав ноги.

— Надо просто верить, что приедешь. — шепнул Вовка Сереге. — Тогда точно приедешь. Хотя бы на следующий год.

— Я верю. А что еще остается?

— А даже если не получится, оставишь свои контакты, спишемся. Меня папа за интернет пустит, я тебе письмо напишу!

— Меня в интернет редко пускают…

— Меня тоже. Но мне осенью уже одиннадцать будет. Мама обещала, что если учиться хорошо буду, то даже разрешит в игры по интернету играть. Знаешь, как это здорово?

— Ага. Брат постоянно играет. Вместо того, что бы работать.

Ребята захихикали, стараясь не разбудить остальных.

— Ты, это, Серега, не грусти. — прошептал Вовка. — Никуда мы не потеряемся!

Серега не ответил, только тряхнул рыжими кудрями.

От всего от этого Вовке стало совсем тоскливо.

Получается, думал он, у всех какие-то несчастья в жизни. У Толика родители разводятся, у Сереги бабушка умирает, у Артема хомяки эти, прохода не дают, да и сам Вовка, в какой-то степени несчастлив. Из-за Лизки и ее отношения… а ведь это лето так хорошо начиналось. Беззаботно. Радостно. Неужели, за видимым счастьем у каждого из них стояло невидимое несчастье? Будто тучи сгущались над головой, а потом оказалось вдруг, что нет больше солнца. И здесь, в землянке, выбрались наружу проблемы, воспользовались случаем. Хорошо это или плохо? Вовка не знал. Просто неспокойно ему было. И от этого хотелось что-нибудь сказать вслух.

— А я в Лизку, кажется, все-таки влюбился. — шепнул он Сереге. — Знаешь, так, по-серьезному.

— Это мы еще в прошлом году заметили. — пожал плечами Серега. — Не удивил.

Артем сквозь сон пробормотал: "Тили-тили-тесто…" и засопел еще громче.

— Но ей до меня нет никакого дела. Ходит, книжки читает, мечтает о путешествиях… Да и вообще, разве станет дочь знаменитого актера обращать внимание на какого-то парня с улицы?

— Она тебе велик свой дала, покататься. Наверное, это о чем-то говорит.

Вовка закивал, хотя думал, что ни о чем это не говорит вообще. Ну, дала покататься и дала. А дальше-то что?

— Да я просто рассказать тебе хотел. — сказал Вовка. — Чтоб не молчать. Мой папа обычно говорит: "Накипело".

— Мой тоже так говорит. — согласился Серега, подкинул еще немного хвороста в томящийся углями печной огонь. — Ну, поболтали, а теперь спать. Как думаешь?

— Правильное решение. — Вовка кивнул на спящих Артема и Толика. — Пусть лежат?

— А куда их девать? Тащить на лавочки? Раз спят, значит удобно, не холодно.

Серега поднялся, потянулся и побрел в темноту. Вовка вернулся к лавочке, прихрамывая, растирая ноющую коленку. Улегся на спину, растянулся в полный рост, заложил руки под голову и снова долго смотрел на потолок, наблюдая за лихой игрой в догонялки между пятнышками света и тени. Также прыгали и его мысли, путались, сливались, догоняли друг дружку, но никак не могли поймать.

В какой-то момент Вовке показалось, что он слышит голоса, доносящиеся из темноты. Это разговаривали советские солдаты. Ноздри защипало от резкого запаха табачного дыма — а еще запахло ухой, настоящей, свежей.

Вовка повернул голову и увидел, что возле печки сгрудились полукругом партизаны. Они казались призраками, но были совсем как настоящие. Вовка видел потрепанные гимнастерки, кожаные ремни, стоптанные кирзовые сапоги, у которых к каблукам были прибиты железки.

Один из партизан аккуратно стянул фуражку, положил ее на колено, достал из кармана пухлую папиросу и закурил.

"Тихо сегодня. — сказал кто-то из них. — Непривычно"

"Погоди, утро настанет, и будет нам всем веселье"

"Ты, это, не наговаривай тут. Немцы, как шакалы, чуют страх и твои слова, а потому приходят! Сиди себе тихо, и все будет хорошо"

"Так, все равно же придут. Это не от моего страха зависит"

"Ну, а ты помалкивай на всякий случай. Чтоб уж совсем на всякий!"

"Помалкиваю, помалкиваю, не нервничайте!"

"…уже и уха готова!"

"А пахнет-то как!"

"Налетаем по одному! Со дна мясистость не хлебать, чтоб на всех хватило! Да не торопитесь, окаянные! Подавитесь!"

"Эх, хлебушка бы еще черного!"

"Ага, и девицу под бок, чтоб совсем хорошо было!"

"Можно и так, с хлебушком! Как вспомню, горячий, ржаной, так сердце и колотится!"

Партизаны склонились над котелком, застучали ложками, заскребли по дну, выуживая остатки. Вовка наблюдал за ними, веря и не веря одновременно. А партизаны наелись, вытянули ноги в сторону поутихшей печки, и сами затихли, наслаждаясь тишиной. И сквозь тишину донеслось тихое, едва слышное:

"Ой, да разродимая моя да сторонка… ой, сторонка,

Ой, да не увижу, да больше, ой, тебя я.

Ох, не увижу больше тебя я…

Ой, да не увижу, голос не услышу,

Ой, да на зорьке, в саду, ой-е, соловья…"

"Тьфу ты! — шепнул кто-то. — Воють, будто помирать собрались! Ну-ка, спать всем живо!"

Песня оборвалась, стихла, в наступившей тишине и Вовка затаил дыхание. Партизаны сидели, не шевелясь, будто статуи.

Сон, подумал Вовка, странный сон!

И постепенно задремал сам.

Наступило утро, хотя непонятно было, сколько времени. Летом солнце встает с первыми петухами, а то и раньше, не давая гордым птицам шанса возвестить о новом дне.

Вовка на каникулах всегда вставал слишком рано. Он бы и хотел понежиться в кровати, отыграться за бесцельно потраченные утренние минуты — те самые, школьные, когда приходиться разлеплять глаза под ярким светом лампы, идти в ванную, там умываться, потом завтракать с родителями, собирать портфель, одеваться и идти в школу, к первому уроку. Почему-то в школьные дни спать хотелось обязательно долго, до обеда, и чтобы никто и никогда не тревожил. Так тоскливо было вылезать из-под теплого одеяла. Так грустно чистились зубы. Так неуютно чувствовал себя за школьной партой вместо кровати.