Нехитрый ужин позволил нам утолить голод.

Потом я тонко нарезала лучину, разожгла самовар и затеяла отличнейший чай из сушёного шиповника. На удивление, у старика, который казался бедняком, оказался в шкапу роскошный фарфоровый чайный сервиз.

Старик поел, но не собирался вставать из-за стола. Он сидел без шляпы — длинные седые волосы упали на плечи.

Он смотрел на меня и улыбался. На его впалых щеках даже появился румянец, в глазах горела радость.

Я немного смутилась от его взгляда.

— Я помою посуду, — сказала я, и он кивнул радостно, но тут же внезапная грусть омрачила его лик.

Набрав воды в колодце во дворе, я перемыла посуду. Вытерев насухо полотенцем, я разложила её в шкапчике.

Он сидел, по-прежнему наблюдая за мной.

Я взяла раскрытую книгу с пожелтевшими страницами с тумбочки на столе, и меня она удивила. Это было издание «Одиссеи» Гомера в переводе Жуковского.

— Вам почитать? — спросила я.

Он кивнул и уселся поудобнее в скрипучем кресле. Я стала читать старику, и мне казалось, что ночной ветер, воющий в трубе, напевает вслед за мною.

Все на суда собралися и, севши на лавках у вёсел,

Разом могучими вёслами вспенили тёмные воды.

Далее поплыли мы, сокрушённые сердцем, и в землю

Прибыли сильных, свирепых, не знающих правды циклопов.

К берегу близкому скоро пристав с кораблем, мы открыли

В крайнем, у самого моря стоявшем утесе пещеру,

Густо одетую лавром, пространную, где собирался

Мелкий во множестве скот…

Муж великанского роста в пещере той жил; одиноко

Пас он баранов и коз и ни с кем из других не водился;

Был нелюдим он, свиреп, никакого не ведал закона;

Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходен

Был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой,

Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно.

Спутникам верным моим повелел я остаться на бреге

Близ корабля и его сторожить неусыпно; с собой же

Взявши двенадцать надежных и самых отважных, пошел я

С ними; и мы запаслися вина драгоценного мехом…

Спустя час я заметила, что мой слушатель клюёт носом.

Я посидела какое-то время, глядя на затухающий огонь, в углях которого роились странные образы. Затем положила книгу на стол, скрипнув стулом, и старик вздрогнул.

Быстро, не по годам он поднялся, взял меня за руку и отвёл в соседнюю комнату.

Здесь зажжена была тусклая лампа, висевшая на цепях, прикреплённых к потолочной балке, и я увидела кровать за ширмой и много книг.

Он отворил шкаф и показал одежду. Старинную и явно не новую одежду, но такую тёплую и удобную в этом мире.

Когда я переоделась, старик постелил мне постель и, сгорбившись, ковыляя, поспешно удалился, махнув на прощание рукой. Оставив меня одну с моими мыслями и тревогами. Я тут же дала волю слезам.

На дворе заскрипело колодезное колесо, потом хлопнула дверь сарая. Наверное, старик ходил по хозяйству — в окне был виден луч его фонаря.

Я постепенно успокоилась, но сон не шёл ко мне. Просто лежала долгое время, крутилась на неудобном ложе (пружины давили в спину) и обдумывала своё положение. В темноте горели два жёлто-зелёных огонька — это на стуле лежал большой дымчатый кот хозяина, который неведомо как забрался в закрытую комнату.

Старик видимо давно уснул, а мысли всё не покидали меня.

От размышлений меня отвлёк вой собаки. Она подвывала тихо и жалобно, поэтому я не могла успокоиться, сердце тревожно билось. Потом вдруг наступила тишина, только шелестел ветер.

Моё сердце продолжало колотиться, казалось, что выскочит из груди. Несмотря на то, что где-то за стеной спал старик, я себя чувствовала одной — одинёшенькой.

Ветер гремел в трубе, и вековые деревья гнулись и скрипели.

Послышалось тонкое постукивание в окно, как будто пальцами.

Я осторожно встала. За окном мелькнула тёмная тень и на мгновение заполонила собою окно. Я в ужасе отпрянула и… проснулась.

***

Утро было хмурое и сырое. Я вышла во двор — еле-еле шумели деревья, заросшие у подножий высоким папоротником. Колодезное колесо визжало, как старая скрипка. Вода была ледяная.

Часы пробили девять. Самовар вскипел, и старик разлил по чашкам кипяток.

После ароматного чая, глядя в лицо старику, я сказала:

— Я сейчас помогу вам, а потом уйду. Мне нужно идти, искать…

Он улыбался, но кивнул, как будто что-то понял из моей сумбурной речи.

Я нашла веник, тряпку, набрала в ведро воды. Принялась за работу и спустя полтора часа домик блистал. В клетках у кроликов было вычищено, им задан корм, получила свою порцию яств и лохматая собака.

Старик смотрел на мою возню, и глаза его светились счастьем.

Когда я закончила, он обнял меня, и я прижалась к его худому телу, вдыхая запах старой одежды. Его плечи сотрясались — чувствовалось, что он плакал.

Мне стало его безумно жаль, и я поцеловала его в дряблую щёку.

Его надтреснутый голос был для меня словно гром с ясного неба:

— Спаси…Спасибо вам, девушка… Спасибо за ваше внимание и любовь.

— Как? Вы… говорите? Вы можете говорить? — отстранилась я, изумлённо озирая его светящееся лицо.

Он кивнул седой головой.

— Теперь… Теперь говорю. Но я не говорил… тридцать лет!

И вдруг сзади раздался стук, как будто звук падающего тела. Старик охнул.

Я обернулась — у входа в комнату лежала красивая молодая женщина, скорее — богатая дама, так она была одета. Её шляпка слетела, обнажив тёмные, цвета воронова крыла, волосы, косу, заплетённую колечком.

Я бросилась к ней.

Общими усилиями мы перенесли её на диван. Старик подал воды, а я расстегнула воротничок, побрызгала холодной водой и похлопала по щекам. Лицо девушки мне показалось смутно знакомым. Но где же я его видела? Или она на кого-то похожа?

Старик склонился над нею:

— Господи, да это же С-софья, Сонечка!

Потом посмотрел на меня и объяснил:

— В-внучка м-моя. Как вышла замуж, так давно уж не приезжала. И вдруг — т-такая радость!

Софья пришла в себя, открыла глаза.

Она села повыше на кровати, мы подложили под спину подушку.

— Дедушка, прости меня. Я когда зашла и увидела, что ты беседуешь — ты, не говоривший всю мою сознательную жизнь, у меня просто помутилось в голове…

— Да я и не удивлён, Софьюшка, такой твоей р-реакции. А знаешь, это всё — заслуга моей г-гостьи, очень необычной госпожи… Она… она помогла мне преодолеть… все преграды и вновь з-заговорить! А вот как её зовут — до сих пор не знаю.

Я назвала своё имя.

Вскоре мы уже сидели за круглым столом, и Софья угощала теми вкусностями, которые по её велению прикупил по дороге слуга. Как выяснилось, старика звали Захаром Романовичем, и он действительно не говорил много лет, после страшного проклятия.

— Но кто вы? Откуда? Вы выглядите необычно и говорите как-то странно, — сказала Софья, оглядывая меня.

Тут вмешался Захар Романович, зашевелил бледными губами:

— Я шёл вчера с рынка, гляжу — какая-то необычная дама сидит и от холода с-страдает. Одета как-то бедно и не по — нашенскому. Жалко мне её стало, вижу — бесприютный человек, у которого в жизни что-то случилось. Н-никогда не подбирал нищих и бездомных, а тут, как будто что-то переключилось во мне, дай, думаю, позову. Вот она и помогла, согрела старика своей добротой!

И тут добавила Софья:

— А меня сегодня как будто что-то ударило, дедушка. Вдруг вспомнилось всё, подумалось, что давно уже не была у тебя, совсем забыла! Ведь раньше муж мне ездить запрещал, а сейчас нет дома его, по купеческим делам уехал. Вот я и решила тебя проведать, велела запрягать, а тут — такое чудо!

Софья говорила взахлёб, глаза её, бархатно-тёмные, блистали, она вытирала их платочком.

Я была вынуждена спросить напрямую:

— Как же получилось, что вы так долго молчали?