Я прислоняюсь спиной к дверному косяку и медленно сползаю на пол, наблюдая за тем, как трясутся хрупкие плечи Милы, как она что-то беззвучно шепчет, закрыв глаза. Я чувствую такое опустошение от ее признания, будто меня не поставили перед фактом, а окунули головой в расплавленный свинец.

Се ля ви, Алексей.

Уж лучше бы Мила меня возненавидела.

*

Она остается у меня.

Когда мама возвращается, она делает Миле ромашковый чай и дает таблетку аспирина, а потом приносит из своей комнаты дополнительный комплект постельного белья и теплую пижаму.

— Лешенька, я позвоню ее родителям, — говорит мама, ничего не комментируя и не спрашивая. Моя всепонимающая самая добрая на свете мама. — Что сказать?

— Что Мила останется с ночевкой, — равнодушно пожимаю плечами. Меня хватает только на вымученную благодарную улыбку.

Я укладываю Милу на свою кровать, а сам устраиваюсь на полу на тонком матрасе, прижимая к себе эмалированный тазик на тот случай, если ей вновь станет плохо. Мила перестает надсадно кашлять, плакать и ворочаться только к полуночи, и я понимаю с отчаянием и затесавшейся острым клинышком под самое сердце тревогой, что не попаду сегодня к Паше.

Я даже не могу ему позвонить и предупредить, потому что не знаю номера. В соцсетях его нет. Да и нужны ли Паше мои оправдания?

Быть может, он сейчас трахает Риту и думать забыл про какого-то бестолкового несчастного Рысика, который лежит под тонким запасным одеялом на полу с тазом в обнимку и врученной ему ненужной влюбленностью лучшей подруги.

С этой мыслью я проваливаюсь в глубокий лишенный красок сон.

И с ней же просыпаюсь утром следующего дня, чувствуя ломоту во всем теле из-за нескольких часов, проведенных на жестком полу. Потягиваюсь, морщась от легкой судороги, прихватившей бок.

— Леш, — на моей кровати, скрестив ноги по-турецки, сидит встрепанная Мила, потирая заплывшие глаза. — Ты это… Забудь, что я вчера болтала, ладно? Это все так, несерьезно было. Напилась я просто.

Я сажусь, смотрю в ее покрасневшие от слез грустные глаза и понимаю, что она врет. И Мила, кажется, знает, что я ей не поверил, потому что отводит взгляд и покусывает обветренные губы.

— Мы все еще друзья? — спрашивает она робко.

— Лучшие друзья, — напоминаю деланно бодрым тоном и улыбаюсь. — Все в порядке, Милыч.

Какими бы разбитыми мы оба себя не чувствовали после вчерашних слов, я не собираюсь отдаляться от единственной подруги. Она этого не заслужила, как не заслужил вынужденного одиночества и я.

Мы по очереди умываемся, завтракаем оставленными мамой на кухне блинчиками и вместе выходим из квартиры.

Сегодня у нас не учебный день в колледже, поэтому Мила, шмыгнув носом и неловко махнув мне рукой, сворачивает с дороги, направляясь к своему дому. А я, выждав, когда рыжая макушка Милы скроется за поворотом, со всех ног бросаюсь в сторону шиномонтажа.

Сбиваю дыхание от скорости бега и почти не чувствую под собой ног.

Только сейчас меня захлестывает душащая волна паники — что он скажет? Как отреагирует?

Я пробегаю весь путь, не переходя на шаг, дергаю ручку двери и застываю, загнанно дыша, на пороге шиномонтажа, быстро озираясь по сторонам. Но не замечаю Пашу ни среди машин, ни возле стендов с продукцией.

— Что-то надо? — спрашивает Серега, один из Пашиных работников, появляясь из подсобки. Он оглядывает меня со сдержанным любопытством, вытирая грязные от мазута ладони о хлопковую мятую тряпку.

— Паша здесь? — сиплю, пытаясь отдышаться.

— У него сегодня выходной, — бросает Серега, пожимая плечами. — Он, наверное, с друзьями за гаражами.

— Спасибо!

Я вновь выхожу на улицу и бреду в сторону дворов.

Заброшенные гаражи, где обычно тусуется компания Паши, находятся неподалеку, затерявшиеся за старыми раскидистыми липами, грудами металлолома и разбитыми тачками, оставленными в качестве негласного барьера между жилыми домами и пристанищем молодежи.

Я пролезаю в огромную брешь в растянутой между двумя липами сетке, огибаю изъеденный коррозией страшный коричневый жигуль и направляюсь к покосившимся от времени коробкам гаражей. Уже за несколько метров я различаю громкий гогот Игоря, протяжный фирменный свист Ромки и Ритин звонкий смех. Эти звуки эхом разлетаются по округе и рикошетят от сброшенных на землю алюминиевых листов и кусков фанеры.

Шагаю по покосившимся каменным ступенькам на площадку и останавливаюсь в нерешительности на самом ее краю.

Вижу Рому и Игоря, пинающих пустые пивные банки и о чем-то переговаривающихся со сдавленными смешками. Паша стоит ко мне спиной и крепко обнимает вяло сопротивляющуюся Ритку. Опуская взгляд, я вижу початую бутылку дешевой текилы у Соколова в руке, и меня обжигающим разрядом прошибает страх.

Паша пьян, это видно в напряженности его позы и слышно в отрывистом хриплом смехе. Алкоголь всегда действовал на него несколько иначе, чем на других. Высвобождал в нем упреждающе агрессивного зверя, который большую часть времени прятался глубоко внутри.

— Ого! — Рома замечает меня прежде, чем я успеваю шагнуть обратно в спасительную тень старой опрокинувшейся на крышу гаража ивы. — Рысик-кысик ищет приключений?

Паша оборачивается.

Окидывает меня долгим изучающим взглядом.

В котором мешаются пустота и приправленная злобой обманчивая веселость.

Рита тоже оборачивается и, кажется, пугается. Не меня, но руки Паши, которая так сильно стискивает ее плечо, что я буквально чувствую, как это больно.

— Надо поговорить, — выдавливаю из себя, понимая, что если не объясню своего появления на чужой территории, то рискую оказаться игрушкой подвыпивших Ромы и Игоря среди банок для битья.

— Чего? — Рома криво усмехается и смотрит на Пашу, будто ища ответов на его лице.

Соколов странно улыбается.

Отстраняется от Риты, позволяя ей украдкой потереть плечо, и идет, пошатываясь, внутрь гаража. Я слышу, как звякает донышко бутылки, которую он ставит на асфальт. И его негромкое:

— Всем кыш отсюда, кроме него.

Ромка кажется возмущенным:

— Да ты чего, Паш, мы же только пришли!

— Ты глухой? — говорит Паша уже чуть громче, и Игорь дергает Рому за рукав ветровки, предупреждающе качая головой.

— Ром, пошли… — просительно тянет Рита, быстро подхватывая сумку и легкий кардиган. Такой напуганной я ее еще не видел. — Ну, пожалуйста.

Рома ничего не отвечает. Только раздраженно проезжается мысом ботинка по последней ровно стоящей банке, отшвыривая ее в сторону, и уходит, пропадает между гаражей. Игорь и Рита быстро скрываются следом за ним, и через какое-то время лязгает сетка, через которую они пролезают обратно во дворы.

Звенящая напряжением тишина.

Теперь мы одни.

Паша выходит из гаража медленно и с ленцой, становится рядом, обдавая меня запахом перегара. Одна лямка его джинсового комбинезона сползает по плечу, и я вижу под рукавом его футболки три свежие налившиеся красным царапины, будто он драл себя ногтями.

Мне так страшно под его пристальным пустым взглядом, что немеют кончики пальцев. Но я нахожу в себе силы сказать:

— Я не мог вчера прийти.

Паша усмехается.

— Ты же обещал, Рыся, — тянет он мягко, склоняя голову набок.

— Я знаю, — отзываюсь упавшим голосом. — И я бы действительно пришел, но я не мог.

— Причины? — спрашивает он ровно, будто ему действительно интересно.

— Ко мне пришла Мила, — начинаю я сбивчиво, теребя в пальцах завязку кофты. — Пьяная, она… — я вспоминаю ее нечаянно вырвавшиеся слова, но не решаюсь об этом сказать. — Я не мог ее оставить одну в таком состоянии, понимаешь?

Паша вдруг сощуривается и шагает вперед, зажимая меня между собой и корявым стволом дерева. Острый сук врезается мне под лопатку, но я не в состоянии сейчас даже сглотнуть, не то, что двинуться в сторону.

— А меня? — шипит Паша, и в его взгляде зреет звериная несдержанная злоба. — Меня ты мог оставить одного?