Но, как только я оборачиваюсь, мои наивные планы немедленно терпят крах, а сердце уходит в пятки.

Я тонко вскрикиваю от неожиданности, и Паша хрипло посмеивается над этим.

Он становится так, чтобы отрезать все возможные пути к отступлению.

Не переодевшийся, все еще в джинсах и хлопковой белой футболке, которая пахнет по-юношески остро — сладостью парфюма и горечью пота.

— Ты же не будешь против, если мы пропустим пару? — спрашивает Паша, склоняя голову набок и разглядывая меня с легкой ленивой улыбкой.

Как будто действительно ждет от меня ответа.

Я чувствую, как сжимается все внутри от страха. За две недели подзабытое чувство, щекочущее нервы и заставляющее сердце стучать сильнее. Если бы это чувство не жгло каленым железом внутренние органы и не вызывало удушье, я бы мог сказать: оно мне привычно настолько, что я стал от него зависим.

— Развернись, — велит Паша.

Так это всегда происходит.

Короткими командами, которые он не объясняет, и которых я беспрекословно слушаюсь.

Я разворачиваюсь лицом к стене, глядя на потрескавшуюся рыжеватую краску. И стараюсь не думать о плохом.

Паша выдергивает полы моей футболки из-под резинки шорт, касается холодной шершавой от изнуряющей работы в шиномонтаже ладонью моей поясницы.

Откуда он узнал, что там созрел огромный лиловый синяк от удара турникетом? Его дружок рассказал?

Паша очерчивает пальцами гематому, с силой надавливает, щиплет кожу пальцами, заставляя меня стиснуть зубы и зажмуриться. Я понимаю, что даже если буду вопить, через закрытую дверь раздевалки, сквозь общий гвалт и стук нескольких десятков баскетбольных мячей о пол никто этого не услышит, кроме Паши, который жадно вслушается в каждый аккорд моей боли, оближется и потребует добавки.

— Что ты чувствовал, когда смотрел на нас с Ритой? — его губы оказываются в паре сантиметров от моего уха, я чувствую тепло его дыхания.

Закрываю глаза.

Самое больное он всегда делает словами.

Кожа, которую он мнет пальцами, немеет настолько, что боль смешивается в почти неразличимый фон.

— Ты возбудился тогда? — спрашивает Паша хрипло.

«Я не чувствовал ничего», — хочется сказать мне, но я вспоминаю сон, вспоминаю утренний стояк, и волна стыда и чего-то липкого, давящего на грудь, по новому кругу захлестывает меня. Я никогда еще не был даже близок к тому, чтобы перестать испытывать к Паше хоть что-то.

Щемящую жалость. Желание докопаться до того хорошего, что, уверен, в нем есть. Влечение.

— А если я буду делать то же самое с тобой?

Я цепенею.

Что он имеет в виду?

Паша прижимается ко мне со спины. Я чувствую его сильное по-звериному напряженное тело, гулкое сердцебиение и горячие влажные выдохи в мою макушку. Чувствую, как одна его рука скользит под футболкой по моему боку, перемещается на живот, а затем движется к груди. Как его шершавые пальцы стискивают и мнут мой затвердевший сосок.

Пашины сухие губы целуют меня в шею, в то место, где она переходит в плечо. Он покусывает торчащую под кожицей плечевую кость.

Я размякаю, прислоняясь спиной к его груди.

Еще никогда, никогда Паша не делал так со мной. И это заставляет мою бдительность раствориться без остатка в бестолковом наивном восторге.

Его свободная рука ложится на мой пах, пробует на ощупь твердость, замирает будто бы в удивлении, неуверенно легонько оглаживает. Паша издает низкий хриплый звук, подступая еще ближе, вжимаясь в меня всем телом. Поцелуи становятся жестче, Паша крепко сжимает мой член сквозь ткань шорт.

Я откидываю голову ему на плечо. Меня ведет и подташнивает от нереальности происходящего.

И из меня невольно вырывается томительное тихое:

— Паша…

Он замирает, когда слышит мой голос. Вдруг напрягается, и кажется, будто каждая мышца в Паше в этот момент наливается стальной крепостью. Резко хватает меня за загривок и одним слитным движением отшвыривает от себя.

Я налетаю на стену и ударяюсь лбом и плечом.

В голове звенит, а ноги, все еще ватные, оказываются не в силах меня держать.

Паша разворачивает меня и быстро, не давая опомниться, впечатывает кулак мне в живот.

Весь воздух вылетает у меня из легких. Я сгибаюсь пополам, силясь глотать воздух открытым ртом, но в следующий же момент меня снова бьют. Паша бьет меня по бокам, и животу, хлесткими ударами проходится по надсадно ноющим ребрам.

Я пытаюсь закрыться руками, едва дышу и понимаю, что от ужаса у меня парализовало глотку — я не могу даже вскрикнуть.

Паша останавливается только тогда, когда я оседаю на пол, сжавшись и дрожа, и обхватываю колени руками.

Он тяжело дышит, утирая рот тыльной стороной ладони.

Я вижу, что он сбил костяшки пальцев, и понимаю, что все очаги жгучей ревущей боли на моем теле вскоре расцветут кровоподтеками и ссадинами.

— Это ты представлял, когда увидел нас вчера? — спрашивает Паша ровно, становясь надо мной.

Его черные волосы в свету лампы кажутся осененными контуром рыжеватого нимба. В серых глазах, на радужке, почти скрытой расширенными зрачками, стынут ярость, отвращение и недоброе веселье.

— Тогда счастливой тебе ночи с этим воспоминанием, Рысик, — улыбается Паша и сплевывает мне в лицо.

========== 2 ==========

Выходные — дар мне свыше.

Мила зовет кататься на скейтах, но я, ссылаясь на то, что пришло много заказов, остаюсь дома.

Не вылезаю из пижамы весь день, втайне от мамы обрабатываю все ссадины и жуткие багровые гематомы жирной мазью. Закутавшись в махровый халат и изредка заглядывая на кухню за новой порцией чая, делаю две статьи, отправляя их заказчикам на неделю раньше оговоренного срока.

Тело, как один большой нарыв, жутко болит после вчерашнего. Всю ночь я вертелся в попытках найти такую позу, в которой бы меня не ломало и не выкидывало с каждым неосторожным вздохом из беспокойного сна. Зато теперь, сидя в кресле перед ноутбуком и просматривая бесконечные ролики в сети, я наконец-то претерпеваюсь к боли настолько, что практически ее не замечаю.

Я стараюсь не думать о недавнем поведении Паши.

Стараюсь не вспоминать о том, что у него встал на мой синяк, на мою беспомощность и покорность. Мне не привиделось это, не пригрезилось на ударной волне дофамина, потоком прошедшегося по клеткам мозга. Вчера Паша прижимался ко мне, и я почувствовал сквозь ткань своих шорт и его джинсов твердый возбужденный донельзя член. Паша не гей, в отличие от меня, но его заводит моя слабость и безропотность. Он — хищник, которого охватывает будоражащая эйфория в присутствии жертвы.

Я делаю очередной глоток чая.

Наивный глупый дурак.

Не надо было показывать Паше, что во мне еще остались чувства к нему. Это может стать спусковым механизмом для новых издевательств. А я только и сделал, что прижался к нему и обмяк в кольце обнимающих меня рук. Хорошо хоть, что не попросил трахнуть там же.

Боже.

Провожу ладонями по лицу и ставлю очередной ролик на паузу.

— Дорогой, — в дверь стучится мама и робко заглядывает внутрь моей комнаты. — Там к тебе пришли.

— Мила? — отзываюсь со вздохом. — Я же ей сказал, что сегодня…

— Нет, не Мила. Это Паша, — улыбается мама и шепотом с едва скрываемой радостью спрашивает: — Вы что, снова с ним дружите?

Сердце уходит в пятки.

Его имя из уст моей мамы настолько сбивает с толку, что я лишь спустя две бесконечно долгие секунды догадываюсь с вымученной улыбкой выдохнуть «ага».

Неужели, он действительно пришел ко мне? Дом всегда был моей крепостью, местом, где я скрывался от любой напасти, где пережидал любую боль. Раньше я мог просто закрыть дверь и знать, что я в безопасности. Но зверю не надо когтей, чтобы вспороть ими замки, ему нужна лишь дружелюбная улыбка и вежливое: «Здравствуйте, а я к Леше». Мозг начинает лихорадочно обдумывать пути отступления. Выпрыгнуть в окно? Падение с десятого этажа не лучшая альтернатива. Выбежать и спрятаться на кухне? Меня с потрохами сдаст мама, которая так рада, что я общаюсь с Пашей Соколовым, что не поймет внезапной капитуляции.