Его слова до обидного больно врезаются в меня, вызывают приступ мучительного жалкого удушья. Я едва выталкиваю из себя слова, продолжая колотить Пашу, что есть сил, отбивать ладони о его напряженные, будто налитые сталью плечи:

— Это… Не твое… Дело…

— Ошибаешься, — Паша перехватывает мои руки и заламывает их мне за спину. Он прижимается ко мне всем телом, и я чувствую мелкую полную гнева дрожь, проходящую сквозь него электрическим током. Пашины потемневшие мутные глаза оказываются так близко с моими, что я вижу каждую прожилку в серой радужке, каждую неровность на окружностях зрачков. — Что бы ты там себе ни думал, это всегда было и остается моим делом.

Я замираю, подчиненный силе его слов и рук.

Чувствую только, как сердце колотится у самой глотки.

— Ты же ебанутый, Рыся, — говорит Паша, отпуская меня и грубовато убирая светлые пряди с моего лба.

— Я? — переспрашиваю изумленно и с оскорбленным придыханием. — Это я ебанутый?

— Ты же вернулся, — отвечает Паша просто. Только теперь я понимаю, что и волнение его, и гнев — это лишь два противоположных полюса, расходящихся от единого факта моего присутствия в городе. Паша и рад меня видеть, и я его собою здесь неимоверно бешу. — Ты же приехал. Не к Людмиле, не к матери.

Я бы мог ему возразить, но ведь именно я полез за старым письмом, именно я взял билет на поезд и сорвался из Питера вслед за воспоминаниями, не дававшими мне спокойно спать. Не навстречу прошлому, но прозаически покоренный тому, что дремало во мне эти годы, заходилось часовым механизмом в груди, только и ждавшим, когда пробьет час возвращения.

— Двинутый на всю голову, — подчеркивает Паша, криво ухмыляясь. Он дергает вниз мои джинсы вместе с трусами, заставляет перешагнуть через сваленную одежду вглубь просторной студии. — Больной просто.

Я молча стягиваю с него футболку, расстегиваю пуговицы комбинезона. Не раздеваю Пашу, а бездумно сдираю одежду, касаюсь подушечками пальцев гладкой теплой кожи, чувствую, как вздымается его грудь на частых выдохах.

Поднимаю глаза и встречаюсь с его взглядом, в котором все. Боль, страх, раздражение, тоска и жгучая похоть.

— Ты меня ждал, — шепчу, едва себя слыша.

Паша дергается, сбрасывает мою ладонь.

— Заткнись, — цедит он, сощуриваясь. — Не говори херни.

— Ты меня ждал, — повторяю тверже, чувствуя по тому, как срывается его голос на хрип, что он лжет, что пытается откреститься. — И кто из нас больной?

— Завали ебало, — рычит он, отступая, но я делаю шаг навстречу и ставлю руку на его грудь. Его сердце, кажется, бьется у меня прямо в ладони. Я сжимаю пальцы в кулак, глубоко царапая его кожу. — Завали…

— Скажи, — выплевываю ему прямо в лицо. Толкаю его спиной вперед, толкаю, заставляя споткнуться о край приземистой кровати и упасть на матрас, вырвав из деревянного каркаса протяжный стон. Я забираюсь на Пашу, вцепляясь в его плечи и не давая подняться. И говорю, наклоняясь к нему, прекрасно слыша, как дрожит от едва сдерживаемой злости мой голос, чувствуя, как мои волосы мажут по его лбу: — Скажи, ты, бесхребетный мудак. Скажи мне правду хоть раз.

Паша застывает, с ненавистью глядя мне в глаза. Понимая, что сам слепил меня таким. Не принимающим право сильного, брыкающимся, когда на меня пытаются накинуть узду. Ебанутым, зато честным.

— Я тебя не ждал, — говорит Паша тихо. — Я просто без тебя подыхал.

Он рывком поднимается, подминая меня под себя, вжимая меня спиной в скомканное одеяло. Проходится языком по моему дрожащему кадыку, больно впивается зубами в челюстную кость, горячо и прерывисто дышит мне в ухо, прижимается губами к моему виску.

— Докажи, — не прошу, приказываю.

Паше не требуется приглашения. Он наваливается на меня, разводит мои ноги до тянущей боли в мышцах, до слабого шипения сквозь зубы. Его ладонь движется вверх по моему бедру, пальцы щиплют кожу, дразнят круговыми движениями шершавых подушечек. Паша сгребает в кулак мою мошонку, мнет, заставляя вскрикнуть и выгнуться — не то навстречу, не то в сторону.

Он скользит большим пальцем дальше, за мошонку, касается разработанного ануса и грубо, не церемонясь, вталкивает его в меня до самого основания. Я всхлипываю, когда ноготь больно царапает меня внутри.

— Растраханный, — шепчет Паша, зубами терзая мочку моего уха. Издает низкий хриплый смешок, когда я вздрагиваю, невольно сжимаясь вокруг его пальца. — Плохой мальчик.

Паша присоединяет еще один палец, двигает ими во мне, не заботясь о сторонней ласке, лишь дышит мне на ухо и собственным стояком сквозь ткань боксеров трется о внутреннюю сторону моего бедра. Во мне разом кончается весь воздух, когда он задевает простату, и тело прошибает судорога.

— Сильнее… — хриплю, вцепляясь в его плечи руками, подставляя шею под влажные поцелуи. Как мне хотелось этого, как я просил осторожного любящего бестолковые прелюдии Славу сделать мне так — охуенно больно и сладко, чтобы до темных пятен перед глазами и предэякулята, капающего на живот еще до того, как во мне окажется член.

Как мне хотелось закрыть глаза и оказаться совсем не в Славиных руках.

Паша вынимает пальцы и вытирает их о простынь.

Отстраняется, резко и нетерпеливо стягивает трусы до коленей, потому что на большее его не хватает. Вновь наваливается на меня, оттягивает кожу, массируя свою головку, приставляет ее к моему анусу и слитным толчком входит в меня, заставляя закричать и впиться ногтями в его плечи. Заставляя задохнуться, захлебнуть в собственном стоне и выдавить из себя нечто, лишь смутно напоминающее его имя.

Я вижу Пашины глаза, когда он толкается в меня еще раз, глубже и сильнее. Темные, полные довольства и жажды. Мой член касается Пашиного живота, на каждом новом грубом толчке моя головка скользит, проезжаясь вверх-вниз по его напряженному прессу, а предсеменная жидкость липкой вязкой полосой отмечается у него над пупком.

— Сильнее… — хриплю, чувствуя, как жесткая складка одеяла впивается мне в шею. Чувствуя, как крепко держит Паша мои бедра, толкаясь в меня с отмашкой, не щадя нас обоих. — Паша…

Он срывается на собственном имени, со сдавленным рыком втрахивая меня в матрас. Мое сердце едва ли выдерживает темп, рваное дыхание не успевает насытить кровь кислородом. Я задыхаюсь в болезненной, рвущей внутренности напалмом неге.

Его член проезжается по простате, становится больше во мне.

Меня бросает в дрожь, я мечусь под Пашей, не контролируя собственного тела. Мне кажется, будто мой стон не замолкает и длится, замкнувшись в бесконечный цикл.

— Рыся, — выдыхает Паша, рывком головы стряхивая мокрые от пота пряди со лба. Он замедляется, замирает во мне, впивается пальцами в мои бедра так сильно, что мне кажется, назавтра на коже не останется и места без цветастых гематом. Наклоняется надо мной низко-низко, едва касаясь моих влажных искусанных губ. — Леша…

Я кончаю чуть раньше него.

Тело вдруг становится мягким и непослушным, меня ведет и подташнивает от самого сильного оргазма в моей жизни, а ладонь, которой я обхватил еще не опавший член, становится липкой и мокрой.

Паша толкается в меня еще пару раз, и я чувствую — сквозь марево, объявшее меня от макушки до кончиков пальцев — как его сперма изливается внутрь в меня.

«Леша» — еще звенит у меня в ушах. Мое певуче растянутое имя, произнесенное так, будто от каждого звука в нем зависит вся гребаная жизнь.

Паша выходит из меня и валится рядом на спину, силясь отдышаться.

Липкие от пота и спермы, разгоряченные и обессиленные, мы лежим в темноте студии и молчим. Мысли разбредаются, не складываясь в оформленные смысловые отрезки, и в груди, там, где бьется неугомонное сердце, поднимается чувство легкости, чувство умиротворенного спокойствия.

— Я живой, — вдруг говорит Паша, поворачивая ко мне лицо. Он улыбается, и я вижу неизменную щербинку между его передними зубами. — Я подыхал, Рыся. А теперь я живой.

========== Эпилог ==========