Альдобрандо заметил, что монах честен — теперь он говорил уверенно и властно, не задумываясь над сказанным, обрёл свободу движений и живой взгляд.

— Тебе действительно нужно в Сан-Лео?

— Какой Сан-Лео? — отмахнулся монах. — Подальше от монастыря мне нужно, вот и всё. Попробую податься в Монте Асдруальдо, да как знать, не будет ли и там того же? Брат Марио говорил, и в Мантуе, и в Болонье, и Перудже, и в Падуе, — везде по монастырям скандалы, один другого пакостнее да гаже. Новое время, говорю же… новое бесовское время.

На следующий день монах, не доезжая десяти миль до Урбино, свернул на боковую дорогу, а Альдобрандо двинулся к городу один, в молчании созерцая грузные цитадели, укреплённые замки знати, руины древних святилищ на недоступных утёсах и приходские церкви среди открытых пастбищ. Дорога успокоила растревоженную душу Даноли. Тут вдалеке показались окрестности города и шпиль собора святого Кресцентина, покровителя Урбино. Даноли, подобно Одиссею, посетил многие города, но не видел ничего прекраснее. Урбино был выстроен из бледно-кремового камня, но на восходе и закате солнце обливало его бледно-розовым сиянием, похожим на пену сливового варения. Из розоватой черепицы предместий, как Афродита из пены, поднимался Палаццо Дукале. Розоватые домики и маленькие церквушки, казалось, цеплялись за незыблемые стены замка, стараясь подтянуться как можно ближе к дворцу властителя, а резиденция герцога, не замыкаясь собственными стенами, словно продолжалась в розовато-коричневых крышах предместий, постепенно сползая в зелёные долины.

Граф не доехал до городских стен всего мили, когда вдруг на небольшом участке, с трёх сторон окружённом высокими каменистыми уступами, тонувшими в кустах жимолости, заметил несколько человек — куда как не простолюдинов. Одетые с придворной роскошью, вооружённые, они сидели на камнях, и один, полный человек с благодушным лицом, выдававшим любовь к кулинарным изыскам, о чём без слов говорили двойной подбородок и лёгкая одышка, с удивлением окликнул его.

— Пресвятая Дева! Альдобрандо Даноли! Вы живы? — Бестактность вопроса смягчалась радостной улыбкой толстяка. — Нам принесли слух, что все приморские пригороды полегли от чумы. Я вас и в живых увидеть не чаял, — пояснил он и заключил Даноли в объятья.

Это был Антонио ди Фаттинанти, богач и жуир, с которым графа в былые времена связывала некоторая симпатия. Альдобрандо не стал распространяться о своих делах, но подтвердил слухи, при этом, внимательно глядя на лицо знакомого, неожиданно почувствовал, что того ждёт беда, подползающая к нему коварной змеёй. Сердце его заныло.

Даноли потёр лицо рукой, прогоняя наваждение, и спросил:

— Но почему вы здесь, Антонио? Герцог на охоте?

Полное лицо Фаттинанти омрачилось, он бросил красноречивый взгляд на Альдобрандо и покачал головой, скосив глаза на одного из сидящих на камнях вооружённых мужчин, грузного человека лет сорока пяти. Резкие черты его обветренного лица, в состоянии покоя бывшего величественным, искажало выражение гневное и мстительное, а в напряжённом наклоне головы читалось непримиримое упорство.

Остальные двое сидели рядом, смотрели в землю и молчали.

Альдобрандо поклонился мужчинам, и двое поднялись и отдали поклоны. Даноли знал их. Это были Донато ди Сантуччи и Наталио Валерани. Он когда-то видел этих людей при дворе, но близок с ними не был, вращался в иных кругах. Донато, высокий и тощий, лет пятидесяти, с изборождённым морщинами лицом, как знал Даноли, был референдарием. Он всегда сопровождал герцога, находясь не далее чем на расстоянии крика от него. Значит, подумал Альдобрандо, его присутствие здесь санкционировано его светлостью. При этом Даноли заметил, что лицо Донато носило явные следы дневных кутежей и ночных излишеств.

Наталио Валерани был похож на известный бюст императора Тита, уподобляясь тому пресыщенным выражением округлого лица, большим носом, придававшим ему значительность, и брезгливым изгибом пухлых губ. В кругу друзей Наталио считался философом и любил поговорить об античной мудрости. Он был хранителем герцогской печати, и тоже должен был находиться на расстоянии зова от герцога.

Третий же придворный нервно поморщился и раздражённо бросил Фаттинанти, что время мало подходит для знакомств. Антонио не возразил, послав Альдобрандо Даноли ещё один красноречивый взгляд. Однако теперь Альдобрандо сам вспомнил того, кто не пожелал назваться. Ну, конечно, как же он не узнал его! Это был Ипполито ди Монтальдо, шесть лет назад, незадолго до отъезда Альдобрандо в Фано, назначенный главным церемониймейстером двора.

В это время из-за поворота показались двое всадников, а из-за городских стен донеслись три гулких удара колокола.

Даноли поморщился, ибо понял, что недобрый случай привёл его на bataille en bestes brutes, — смертельный поединок, связанный, судя по лицу дуэлянта, с не прощаемой обидой, предписывавшей драться, как диким зверям — до смерти и без пощады. Граф вместе с конём отошёл к дальнему уступу, присев на ковре мха, покрывавшем камни. Он почему-то не ощущал беды, но его томило какое-то неясное предчувствие, что-то тяготило и не отпускало, звало вглядеться и тут же рассеивалось.

При этом Даноли удивился: Ипполито когда-то сражался в войсках прежнего герцога Гвидобальдо да Монтефельтро, и побоище с таким противником не могло закончиться мирно, тем не менее, он был уверен, что кровь не прольётся. Потом в воздухе словно повеяло грозой, и Альдобрандо в ужасе закусил губу: невесть откуда вокруг места поединка проступили ужасные сущности, полупрозрачные, словно сотканные из смрадного дыма, и закружились в бесовском вихре вокруг Ипполито ди Монтальдо. Альдобрандо закрыл глаза, взмолившись, чтобы наваждение исчезло.

Оно и исчезло.

Тем временем в накалённой атмосфере между приехавшими и ожидавшими сразу разгорелась перепалка. Принявший вызов мессира Ипполито ди Монтальдо молодой человек был почти незнаком Альдобрандо, но когда Фаттинанти назвал его Флавио Соларентани, граф вспомнил Гавино Соларентани, благородного человека, умершего семь лет назад, и понял, что перед ним его сын. Лицо молодого человека, обрамлённое густыми каштановыми кудрями, было того цвета, какое кладёт на лицо южное солнце — бронзовое с оттенком старого золота. Черты Флавио были бы довольно приятны, если бы не следы странной горечи на лице, обременившей его карие глаза тёмной тенью и наложившей на лоб хмурое выражение.

Ипполито был возмущён.

— Это поединок равных, Соларентани. Вас я равным признаю, но это… Вы издеваетесь? У вас есть повод для смеха?

Негодование мессира Монтальдо было вызвано тем, кто сопровождал его соперника, и немудрено. На приехавшем вместе с Соларентани молодом мужчине было обычное одеяние придворного: чёрный дублет, чёрные плундры, модный чёрный испанский плащ, его ноги обтягивали кальцони, заправленные в высокие сапоги, но на голове петушиным гребнем топорщился расходящийся натрое шутовской колпак с золотыми бубенцами. Секундантом Соларентани был шут. На его левом и правом бедре висело по короткому мечу, а за поясом серебрилась пара кинжалов.

— Мило, ей-богу, чуму с собой притащил, — пробормотал Фаттинанти.

Недоумение Даноли быстро разъяснилось. Одетый в чёрное шут носил имя Песте, Чума.

— Он своим происхождением никого здесь не ниже, и вы это знаете, — утомлённо, но твёрдо уронил Соларентани и быстро продолжил, — вы требовали не оглашать причин поединка и не хотели слушать моих оправданий. Да будет так. Со своей стороны я хотел бы, чтобы секунданты не вмешивались в поединок.

— Чума и не даст этого, — насмешливо проговорил Наталио Валерани и язвительно заметил, — не за этим ли вы его и притащили, Флавио? — Альдобрандо заприметил, что Наталио бросил многозначительный взгляд на Ипполито и чуть заметно пожал плечами. Похоже, что между ними и вправду была какая-то договорённость, понял Альдобрандо, но теперь жест Наталио аннулировал её.