Лёня резко развернулся и, пока его не заметили, рванул прочь. Он совсем не разбирал дороги, обгонял случайных прохожих, то и дело спотыкаясь и думая лишь об одном, как пережить этот день.

Улица раздалась вширь, и юноша выскочил на набережную Невы. Резкий, пронизывающий порыв ветра ударил по хрупкому телу, сбивая с ног и забираясь под одежду. Неожиданно Лёню отпустило. Он расслабился и как-то по-новому посмотрел на окружающий мир.

По реке шёл ледоход. Мимо быстро проносились громадные, грязно-белые льдины из Ладожского озера. Когда они сталкивались, раздавался треск, вода вспенивалась, в стороны фонтаном летели брызги. И от этого сурового зрелища на душе становилось как-то спокойно, как будто сковывающий сердце ледяной панцирь тоже внезапно треснул и вот-вот готов рассыпаться.

Вечером в доме на Сапёрной вновь было многолюдно. Встречал гостей старший брат Леонида Сергей. На два года старше Лёни он был совершенно лишён поэтической души, более прагматичный, взвешенный и уверенный в себе. Тем не менее с братом они всегда были дружны, как будто дополняя друг друга. Сергей не любил возиться с гостями, но Лёня был настолько подавлен и смят, что ему невольно пришлось взять эти обязанности на себя.

Леонид же тихо сидел в стороне и неотрывно смотрел на дверь, ожидая лишь одного, самого важного человека. В том, что Влад придёт, он даже не сомневался. Но вот какой будет эта встреча? Каким он стал за почти два года разлуки?

Вот прошли Никс с Кузминым, за ними Незнамова, потом Цветаева с Городецким. Несколько раз мимо проносилась счастливая Лулу в новом, бордово-белом платье. На секунду Лёня испугался, что придёт и Серж вместе со своим новым другом Николаем Алексеевичем, с которым они уже около полугода жили вместе. Видеть товарища совершенно не хотелось. Только не сегодня, не сейчас, потому что иначе — стыд. Как смотреть в глаза Владу, как жить?..

И вот входная дверь в очередной раз хлопнула и показалось знакомое лицо Бориса Владимировича, отца Влада. А за ним… такие родные серо-голубые глаза. И лицо, и губы, и нос, знакомые до каждой чёрточки, до малейшего изгиба. И как будто не было этих двух лет, как будто вновь лето четырнадцатого года и нет ни никакой войны. И улыбка на губах, потому что даже просто видеть любимого — это уже счастье.

Лёня неловко вскочил с кресла и сделал несколько робких шагов на встречу Владу. Только сейчас стали заметны изменения, прошедшие с ним за два года. Он вытянулся в длину, но плечи остались всё такими же узкими. Осунулся, был непривычно бледен, но в тоже время в глазах горело пламя. А улыбка… она была всё такой же, лёгкой, озорной и чарующей. И глаза… два мира, в которых хочется раствориться, утонуть. И вновь не нужны слова, потому что один взгляд может рассказать больше.

Нет, когда парни оказались лицом к лицу, Влад всё-таки пытался объяснить своё молчание. Он говорил что-то о внезапной болезни матери, отъезде за границу на лечение и превратностях войны, из-за которой не получалось отправлять письма. Вот только Лёня его совсем не слушал. Он смотрел на такие родные и дорогие черты лица и улыбался. Он видел и знал, что по-прежнему любим.

Парни стояли, обнявшись, в одной из боковых комнат и им не было дела ни до чего, происходящего вокруг.

Из общего зала раздались звуки фортепиано, а затем звучный голос Незнамовой. Знаменитая певица тоскливо и искренне исполняла романс:

Не искушай меня без нужды

Возвратом нежности твоей;

Разочарованному чужды

Все обольщенья прежних дней!

— Теперь мы вместе! — тихо шептал Лёня, не в силах сдерживать чувства.

— Вместе, — словно эхо отдавал голос Влада.

— Навсегда, — вместе, синхронно произнесли они.

В общую залу парням всё-таки пришлось выйти. За фортепьяно место уже занял Каратыгин, пел Кузмин. Томно, сладко и немного вычурно одновременно. И казалось он пел только для двоих — Влада и Лёни, потому что знал, потому что видел в них то, чего никак не мог обрести сам, потому что верил — у этих двух юношей будет по-другому.

Зачем те чувства, что чище кристалла,

Темнить лукавством ненужной игры?

Скрываться время ещё не настало,

Минуты счастья просты и добры.

Любить так чисто, как Богу молиться,

Любить так смело, как птице летать.

Зачем к пустому роману стремиться,

Когда нам свыше дана благодать?

Потом читали стихи, вновь пели. Жизнь в доме в Сапёрном переулке била ключом. Гости общались, обсуждали последние новости, казалось грозный призрак революции, зависший над страной, на время отступил.

Пир во время чумы? Да. Вот только для двоих в этом огромном доме происходящее казалось волшебной сказкой, начинающей какую-то новую, светлую, счастливую жизнь. Знали бы они тогда, сколь недолговечно будет их счастье.

И как насмешка над окружающей действительностью в самом конце вечера Сергей Сергеевич Прокофьев играл свои «Сарказмы». Утончённость, задушевность, колорит и в тоже самое время злая ирония над происходящим.

— Тебе нравится? — чуть слышно спросил Влад, склонившись к уху присевшего на стул Лёни.

— Да, — вдумчиво ответил тот. — Вот только я никак не могу уловить мысли и чувства. Они как будто заглушаются погоней за переливами и редкими созвучиями. Возможно это и гениально, но вот сердце моё играет другую музыку.

— Какую, — ещё тише спросил Влад.

— Музыку любви…

========== 1917 ==========

В доме на Сапёрной отмечали новый год по русскому календарю. Время, прошедшее с возвращения Влада, пролетело для Лёни как в тумане. Они были вместе, наслаждаясь каждым часом, каждой минутой. Их любовь только крепла, походя уже больше на сумасшествие, когда даже миг расставания отзывался в юных сердцах болью.

А между тем в стране становилось всё неспокойней. Летние успехи на фронтах сменились застоем, а с наступлением холодов к этому добавился ещё и голод. Люди целыми днями стояли в очередях у мясных и хлебных лавок; что ни день вспыхивали забастовки и открытые мятежи. Напряжение всё возрастало. Даже убийство Распутина, всколыхнувшее около двух недель назад столицу, не надолго успокоило народ.

Однако в этот день Леониду почему-то верилось, что неурядицы скоро закончатся. Вот падёт ненавистный царизм и всё сразу наладится. А то, что Императору не долго осталось занимать трон, понимал уже каждый мало-мальски умный человек.

Дверь в комнату Лёни приоткрылась и внутрь заскочил красный от мороза, растрёпанный Влад. Одного взгляда на любимого хватило, чтобы улыбка вновь появилась на юном лице.

— Ну и холод, — потирая замёрзшие ладони, заявил Влад. — Минус тридцать восемь! Да ещё и ветер. Еле добрался до тебя… Матушка так вообще отказалась ехать.

Лёня тут же подскочил и заключил хрупкое тело в объятия. Прижаться! Согреть! Потому что иначе нельзя, потому что чужая боль становится своей… Губы сами потянулись к любимому, чтобы через секунду сойтись в страстном поцелуе.

Оторваться они смогли только, когда воздух в лёгких закончился. Закашлялись и тут же весело рассмеялись. Опять вместе, вдвоём, наедине. И две души, натянутые как струны, которым суждено постоянно попадать в тон. И то удивительное состояние, когда серо-голубые глаза одного тонут в карих другого, когда лёгкое касание руки заставляет всё тело покрываться мурашками, когда абсолютно всё вокруг кажется правильным и гармоничным.

— Ты писал? — короткий вопрос Влада, увидевшего разбросанные по кровати листки, пробуждает в Лёне кипучую деятельность.

— Да, сегодня почитаю! — тут же слышится в ответ. — Надеюсь, Михаил Алексеевич придёт, мне было бы интересно его мнение.

— Он уже здесь, — тут же ответил Влад, лукаво улыбаясь. — Мы вместе входили. Он приехал с Юрой. И ты знаешь, по-моему, Никс ревнует и страдает. Никак не может поверить, что Кузмин выбрал не его.