Ранинец неторопливо двинулся им навстречу. — Поживей, ехать пора! — сказал он не останавливаясь, даже не повернувшись.

Подойдя к дому управителя, он буквально налетел на Штефку, так как она преградила ему дорогу. — Управляющего нет дома.

— Знаю, знаю, — ответил он спокойно. — Скажите ему, что я должен был уйти. Передайте ему привет, и пусть не сердится на меня. Я должен был уйти с остальными. — Он потянулся к ручке двери, но Штефка опередила его, ему пришлось потихоньку ее оттеснить. — Можно?

Штефка остолбенела. — Вы что себе позволяете?

Но Ранинец словно бы и не слышал. Он отворил дверь и крикнул: — Имро, выходи! Знаю, что ты тут! Давай выходи! Небось вдосталь повалялся!

Он распахнул настежь дверь — оставалось только чуть подождать.

Имро не спеша вышел. Постоял в дверях. Должно быть, ему понадобилось чуть оглядеться. Он посмотрел на Ранинца, потом на Штефку и, склонив голову, сказал: — С богом! Всего вам хорошего! Будь здорова! Будьте здоровы!

— Прощайте, Штефка! — сказал и Ранинец. — Всего доброго. — Потом еще раз повернулся к Штефке и добавил: — И не сердитесь! Только не сердитесь на меня!

Шофер уже сидел в кабине. Включал мотор. Женщины и дети громко причитали. Онофриха попыталась взобраться на грузовик и стащить мужа вниз, — Отвяжись! — кричал на нее кузнец. — Не лазь сюда, не то плохо будет!

Доминко, предоставленный самому себе, стоял чуть в сторонке и потихоньку хныкал. Он то и дело утирал нос или лицо, а то становился на цыпочки и заплаканными глазами искал в машине отца.

Ранинец остановился около него и сказал: — Не плачь, Доминко! Не бойся, ничего не бойся! Отец скоро вернется, конечно вернется! И принесет тебе медаль, вот увидишь, Доминко, принесет тебе медаль! И золотую, и серебряную. Две медали тебе принесет. Ведь ты уже большой, Доминко, ты уже большой! Не плачь, Доминко, не плачь! Может, и я тебе одну принесу, вот увидишь, Доминко, и я тебе одну принесу, еще какую медаль тебе принесу!

Имро уже влез в машину и искал себе место. Он приглядывался к ребятам, не зная к которому подсесть.

— Поди сюда, Имришко! — Кто-то вдруг схватил его за локоть. Имро оглянулся и увидел церовского причетника.

Причетник радовался. — Садись, Имришко! Хоть кто-то будет рядом сидеть. Гляди, сколько тут табаку. Столько табаку я сроду не видел. Столько табаку, кажись, я еще сроду не видел!

Влез в машину и Ранинец и шмыгнул мимо Имро: — Порядок! Можем трогаться!

Имро осторожно оглянулся, даже вытянул шею, хотел видеть Штефку, но не увидел.

Причетник нагнулся к нему и зашептал ему в ухо, словно в чем-то оправдывался: — Знать бы, кто нынче на рассвете благовестить будет. Который-нибудь малыш зазвонит, конечно зазвонит, все умеют колоколить и звонить! Люди, может, ничего и не заметят. — И он как-то чудно, до того чудно засмеялся, будто именно сейчас, да, именно сейчас, пан священник пообещал ему маленькую причетничью шапочку, которую он всю жизнь ждал и так и не дождался. — Знать бы, кто нынче на рассвете в колокола зазвонит!

Muškát

Редактор Т. Горбачева

Вильма проснулась. Глаза еще были прикрыты, но сон уже отошел. На дворе щебетали ласточки. Было их много, и, скорей всего, слетелись они на какую-нибудь соседнюю крышу, если не прямо на крышу гульдановского дома.

В отворенное окно струился в комнату свежий утренний воздух, пахнувший яблоками, сквозь редкую занавеску пробивался и солнечный луч, слабый и тусклый, пожалуй чуть непривычный для этой осенней или предосенней поры — до осени-то оставалось время — и все же больше осенний: мягкий, ласковый, вкрадчивый, медно-красный, слегка затуманенный и, в общем, вполне приятный.

В такой час Вильма обыкновенно была уже на ногах, но нынче ей захотелось остаться в постели подольше — вчера вечером поздно легла. А всему виной — Имришко. Экий бесстыдник, куда вчера опять его унесло? Ах да, в имение, повидаться, дескать, с Кириновичем! Обещал, однако, долго там не засиживаться, да разве когда он держал свое слово? Она ждала его до поздней ночи и не дождалась — придется теперь его выбранить.

Вильма чуть поежилась, потянулась, потом потихоньку поднялась, опершись локтем на грядку кровати, глубоко вздохнула, откинула одеяло и, уже сидя, с минуту недвижно глядела перед собой, обхватив руками колени. Окинула взглядом Имришкову постель. Где же этот бессовестный? Неужто встал уже? Когда же он заявился? Который может быть теперь час?

И вдруг она встрепенулась. Господи, да ведь Имро-то вообще не ночевал дома! Что случилось? Где он? Где он может торчать?

Вильма вскочила, наскоро оделась, сунула во что-то ноги, а потом всполошенно металась по дому, вздыхала и причитала, и хотелось ей кричать на крик: Имришко, где ты? Господи, что же это такое? Его и впрямь нету, он и дома не ночевал, постели даже не коснулся. Имришко, боже мой, где ты? Имришко, что стряслось?

Она выбежала и во двор. Глаза ее метались из стороны в сторону. Попыталась отворить кладовку, но дверь была заперта. Она заглянула в сарай и под поветь, кинулась и в сад, но тут же поспешила обратно, чтобы сбегать на улицу, да по ошибке снова влетела в кухню…

Тем временем поднялся и мастер и вышел из своей комнаты. Вильма перепуганным голосом объявила ему, что Имро нет дома, однако мастер не сразу схватился. Не спеша нагнувшись, он стал спокойно завязывать башмак. И вдруг поднял глаза: — Ты что говоришь? Имро нет дома? А где ж он?

— Не знаю. — Она беспомощно пожала плечами. — Ушел еще вчера вечером. Сказал, идет повидаться с Кириновичем. Я тем часом сбегала к нашим, да долго там не была. Нарочно торопилась домой. Думала, он скоро вернется.

— Ну и дела! — Мастер медленно выпрямился, лицо у него нахмурилось. — Дурачина, может, опять где нализался! Сказал хоть что? Что сказал уходя?

— Ничего не сказал. Сказал только, идет в имение потолковать с Кириновичем.

— Ах вот что, с Кириновичем! Наверняка вместе зашибали! А ничего боле? Правда, ничего? Не поругались?

— Не поругались.

Мастер удивленно захныкал. Потом, выйдя во двор, направился к колодцу, стал умываться.

Вильма пошла следом. Но, заметив, что мастер забыл полотенце, воротилась в дом, принесла полотенце, и мастер тогда хорошенько вытерся, хмурясь минутами, словно собирался кого-то поколотить.

На крышах весело щебетали ласточки.

В дверях мастер вдруг остановился, вгляделся в лицо Вильмы. — Вы в самом деле не повздорили?

— Богом клянусь, нет! — У Вильмы сорвался голос, но мастер сделал вид, что ничего не заметил. — Мы никогда не ругаемся.

Они вошли в дом. Мастер повесил полотенце на гвоздь. Надел чистую рубаху, поверх — пиджак и, уходя со двора, сказал: — Возьму у соседа велосипед. Съезжу в имение, погляжу.

Воротился он с четверть часа спустя еще более хмурый, чем прежде. Вильме пришлось вытягивать из него каждое слово.

— Ходили туда?

— Ходил.

— Ну и что? Где он? Нету там? Ведь говорил, идет в имение.

— Был там, а теперь нету.

— Нету? А куда ушел? Вы говорили с Кириновичем?

— Как мне с ним говорить, когда его дома нет. И вчера не было.

— Да ведь Имришко к нему пошел. Сказал, что идет к Кириновичу. Куда они делись? Где Имришко? С кем вы говорили? Ради всего святого, мне-то хоть скажите!

— Киринович в Братиславе. А Имро исчез. Ушел с Карчимарчиком.

— С Карчимарчиком? — У Вильмы захолонуло на сердце. — А куда?

— Ну куда! К дьяволу, вот куда. Должно, в Бистрицу.

Заметив, однако, какое действие возымели его слова, и не желая нагонять еще больше страху на Вильму, мастер взялся Имро ругать на чем свет стоит, чтоб хоть словами облегчить душу: — Парень совсем, видать, спятил! Ох, и задал бы я ему жару. Знал бы, куда он махнул, пошел бы туда и так двинул ему под зад — век бы помнил.