Женщины и девушки сидят в ряд и поют. Их пение — без начала и без конца. Это точно всплески волн, срывные и какие-то беспричинные. И точно это отрывки пения, раздающегося издали, в лесу. Пляска выражается лишь покачиванием тел и медленным движением протянутых рук. Певуче пляшут руки сперва, потом напев делается все оживленнее и оживленнее. В нем звучит возрастающая страсть. Вдруг женщины вскакивают и начинают плясать всем телом, — глазами, голосом, движениями, всем гибким качанием красивых тел, они являют поэму страсти. Я сидел заколдованный. Вся душа дрожала в пении. Говорят, что пляска есть молитва, Говорят, что просто есть круженье, Может быть, молитва или битва, Разных чувств движенье — отраженье. Говорят… Сказал когда-то кто-то: Пляшешь, — так окончена забота. Говорят… Но говорят, Что дурман есть тонкий яд, И коль пляшут мне Испанки, Счастливь я. И коль пляшут богоданки, Девы, жены-Самоанки, Тут — змея. Вся хотение. Вперед. Вся томленье. Воздух бьет. Убегает. Улетает. Отдается. Упадает. Вся движением поет Птицы раненой полет. Ближе, ближе. Вот смеется. Ниже, ниже. Отдается. Убеганьям кончен счет. Я — змея. Чет и нечет. Нечет, четь. Я — твоя. Позднее, когда на диком побережьи Новой Гвинеи, в этом последнем оплоте замкнутой обособленности, возле свайных построек, я был окружен толпой Папуасов и Папуасок, умеющих радоваться на каждую минуту жизни, в ослепительном солнечном свете я видел все лица и предметы окаймленными золотой дымкой, а в ночной темноте, при неверном свете первобытного факела, мне было легко о чем-то шептаться с причудливой маленькой Папуаской. И я подумал, какое это счастье, что есть еще страны, где каждый миг может быть, как сияющий кристалл в Океанической оправе Вечности, но из всех видений, мною увиденных, я люблю более всего органное пение коралловых морей и отрешенную тишину золотого Самоа. Но вот, нужно оторваться от драгоценного бокала, наполненного золотистою влагой счастья. Меня звал далекий голос, через моря, вернуться к родным местам. И снова путь. Я уплываю. Сейчас, вот сейчас нужно взойти на корабль. И красивая, нежная, юная Самоанка внезапно подошла ко мне и подарила мне ветку от Древа Грусти, а я сохранил ее в звенящих строках. На прибрежьи, в ярком свете, Подошла ко мне она, Прямо, близко, как Весна, Как подходят к детям дети. Как скользит к волне волна, Как проходить в нежном свете Новолунная Луна. Подошла и не спросила, Не сказала ничего, Но внушающая сила, — Луч, до сердца моего, — Приходила, уходила И меня оповестила, Что, слиянные огнем, Вот, мы оба вместе в нем. «Как зовут тебя, скажи мне?» Я доверчиво спросил. И горя во вспевном гимне, Вал прибрежье оросил. Как просыпанное просо, Бисер, нитка жемчугов, — Смех, смешинки, смех без слов, И ответ на всклик вопроса, Слово нежной юной: «Тосо!» Самоанское: «Вернись!» Имя — облик — имя жало. Звезды много раз зажглись, Все ж, как сердце задрожало, Слыша имя юной, той По-июньски золотой, Так дрожит оно доныне В этой срывчатой пустыне Некончающихся дней, И поет, грустя о ней. В волосах у юной ветка С голубым была огнем, Цветик с цветиком, как сетка Синих пчел, сплетенных сном. Тосо ветку отдала мне, Я колечко ей надел. Шел прилив, играл на камне, Стаи рыб, как стаи стрел, Уносились в свой предел. Эта ветка голубая, — Древо Грусти — имя ей, Там, где грусть лишь гостья дней, Там, где Солнце, засыпая, Не роняет на утес Бледных рос, и в сердце слез, Там, где Бездна голубая Золотым велела быть, Чтобы солнечно любить. К. Бальмонт В ТИХОМ ОКЕАНЕ 1. Тишь Вот она, неоглядная тишь океана, который зовется Великим, И который Моаной зовут в Гавайики, в стране Маори. Человек островов, что вулканами встали, виденьем возник смуглоликим, И кораллы растут, и над синей волной — без числа — острова-алтари. 2. Коралловые острова Море, как озеро безглагольно-лагунное, Пальмы, как стражи, стоят. Что-то отшедшее, что-то звездное, лунное, Дни однолики подряд. Временем, облако задымится опалами, Там, на Небесном Пути. В Вечность заброшены, мы пребудем усталыми. Некуда больше идти. 3. Лагуны Цвет живой, как стебель нежный, Что, овеян легкой мглой, Вышел к Солнцу, в мир безбрежный, Но взращен он под землей. Изумруд преображенный, Словно видимый во сне, Круглых рифов мир затонный, В ворожащей тишине. Здесь не встанет вал, в качаньи Пенно-взвихренных минут, Он в молитвенном молчаньи, Просветленный изумруд. Эта зелень покрывала Влажно-призрачно светла, И в нее лазурь опала, Изнутри светясь, вошла. 4. Радуги Много радуг семицветных В Тихом океане. Много в сердце слов ответных, Светлых звезд в тумане. Много в Небе, в Звездной Книге, Божьих откровений. Сердце, сбрось с себя вериги, Будь в огне мгновений. Пусть твои мгновенья малы, — Будут в светлом стане, Как коралловые скалы В Тихом океане. |
