Мир пошел в кладовку, разыскал скафандр Юны, вернулся. Девушка все стояла посреди комнаты и смотрела на правую руку, на ту, которую поцеловал Далин.

— Не огорчайся так, Юна, — проговорил Мир несмело. — Все еще будет хорошо. И одевайся скорее.

Он ласково ваял ее за руку, нисколько не ревнуя, почти сочувствуя.

Девушка вырвала руку.

— Не подходи! — крикнула она в бешенстве. — Ты что обрадовался? Все равно не полюблю. Презираю тебя! Всегда буду презирать!

Это было так грубо, так некрасиво, так несправедливо, в сущности. Ведь Мир не улетал с ней, он отправлялся на Оберон. Но… оставалось двадцать пять минут. Некогда было обижаться, объясняться и уговаривать. Мир схватил Юну за шиворот, как котенка, и сунул ногами вперед в скафандр. На Ариэле такие вещи проделывались без труда. Потом он нахлобучил шлем. Юна еще что-то кричала изнутри.

Мир посадил Юну не тележку, нажал кнопку. Перебирая гусеницами, киба побежала по обочине. Дорога была загружена. По ней спешили, пыля гусеницами, колесами и лапами, кибы, роющие, долбящие, грызущие, — все, что было самодвижущегося на Ариэле. Это Мир дал им приказ — стягиваться к ракетодрому.

Сегодня машины были красные — все до единой, — и пыль на дорогах красная, и скалы буро-красные, ржавые или багровые. И все потому, что четверть неба занимало ало-багровое конусообразное тело — раскаленная болванка, из которой люди собирались выковать планету по имени Драма.

Но смотреть и запоминать было некогда. Оставались двадцать три минуты. Мир забежал в кладовку еще раз, вытащил скафандр Далина.

К его удивлению, Далин, задумавшись, сидел в кресле перед окном, глядел на красное зарево.

— Осталось двадцать две минуты! Одевайтесь скорее!

Далин медленно повернул лобастую голову.

— Возьми стул, Мир. Сядь рядом. Дело в том… дело в том, что спешить некуда. Наша ракета опрокинулась, упала с площадки. Четырнадцать ракет стартовали сегодня. Видимо, бетон раскрошился.

В общем ракета лежит на камнях, сломана нога, дюзы погнуты, трещина в двигателе. Ремонта на трое суток.

— Трое? Трое суток? Значит… не улетим?

Мир отер холодный пот.

— Тебе не повезло, — меланхолически продолжал Далин. — Ракета Анандашвили рассчитана на шесть человек, я всунул ему еще десять. Больше небезопасно. Одиннадцать надо было оставить. Я оставил ракетодромщиков — слишком большое наказание за оплошность. Оставил астрономов — за мрачное предсказание. Оставил команду ракеты — за ненадобностью… и вот кого-то надо было выбрать из радистов. Женщин я обязан был спасти, Керим нужен своей жене… а ты одинокий, Мир.

Он говорил так спокойно, рассудительно, а Мир не слышал ни единого слова. Метался по комнате, думал: «Что делать? Что делать?» Если ракета опрокинулась, ее, конечно, не поднимешь за двадцать минут. Тем более нога сломана. Лезть к Анандашвили? Как лезть? Отталкивать Юну, сбрасывать Керима, драться с ним за место?

— Сядь, Мир, — повторил Далин. — Умирать надо с достоинством.

А Мир не хотел умирать. С какой стати? Он еще и жить не начал.

Зажегся экранчик на селекторе. Показалось растерянное, как бы измятое лицо Анандашвили.

— Слушай, Далин, я только что узнал, что твоя ракета опрокинулась. Беги сюда, я подожду. Там, где влезли десять, влезет и одиннадцатый. Беги что есть силы. Я успею. Мы взлетим напрямую, обрежем нос этой Драме. Гарантирую.

— Нет, — сказал Далин.

— Дорогой, не валяй дурака, не донкихотствуй. Ты самый нужный, самый знающий. Беги скорее, я жду. Я сам останусь вместо тебя.

Далин решительно отмахнулся.

— Если найдется место, возьми кого хочешь! — крикнул он. — Кого попало, кто под рукой, и взлетай немедленно. Я приказываю, слышишь?

Лицо Анандашвили искривилось, стало жалким и напряженным. Кажется, он с трудом сдерживал слезы. Далин задернул экран шторкой.

Мир затаив дыхание слушал этот разговор. Он так ждал, что Далин скажет: «Подожди, капитан. Я старик, жил на свете достаточно, но тут рядом молодой, сейчас я пришлю его». Мир даже открыл было рот, чтобы крикнуть: «Меня пошлите, меня!» Но не крикнул. Что-то остановило его. Не к лицу человеку умолять… даже о любви, даже о жизни.

Не оборачиваясь, Далин сказал:

— Спасибо за молчание, Мир. Мне неприятно было бы отказать тебе, а пришлось бы. Анандашвили нельзя сидеть на старте лишних десять минут, рисковать шестнадцатью людьми ради одного.

Минуту спустя за холмами полыхнуло зарево… потом съежилось, огонек ушел к звездам. Последняя ракета покинула Ариэль. С ней улетели радисты, Юна тоже.

Почему-то у Мира стало спокойнее на душе. Видимо, жить в беспрерывном страхе чересчур утомительно. Нервы не выдерживают.

И Мир молча уселся рядом с Далиным, глядя на великолепное и мрачное торжество собственной гибели.

Драма приближалась. Миру казалось — она росла. Словно огненно-оранжевое знамя разворачивалось по всему небу. Уже не красными, а угольно-черными на фоне этого знамени казались силуэты ближайших утесов. («Черное и красное — траур», — подумал Мир.)

Новорожденная планета еще сохраняла свои угловатые очертания. Тяготение не успело превратить ее в шар. Но воздух ужа стек с углов. Углы были ярче всего — желтого цвета. Желтое время от времени меркло, подернувшись прозрачной красной пленкой, но тут же остывшие пласты рушились, обнажая сияющие недра. И на углах и на ребрах шло беспрерывное движение, словно кто-то месил и перелопачивал огненное тесто. В середине граней, где скопился воздух, шевелились цветные — синие и оранжевые — языки пламени. Может быть, там горели метан и водород, а может быть, и не было никакого горения — газы нагрелись и светились, как на Солнце.

Мир разглядывал все это с удивительным спокойствием. Даже находил сравнения. Даже какие-то стихи составлялись у него а голове:

Рифмы он не стал подбирать. Поймал себя на нелепом стихотворчестве и усмехнулся. Рифмовать за десять минут до конца? Смешная вещь — привычке.

Надеялся ли он? Пожалуй, надеялся. Человеку трудно отказаться от надежды, даже если он приговорен безапелляционно… А вдруг пронесет? Авось вывезет! Астрономы на Ариэле опытные, математика — наука точная, машина считает безошибочно… но вдруг… Ведь расчет велся по формулам Ньютона, поправкам Эйнштейна, а соответствии со всемирным законом тяготения. Но как раз поле тяготения и разорвано сегодня.

— Как вы думаете, не вынесет нас? — спросил Мир.

— Не знаю, дружок, едва ли. Могу обещать только, что смерть будет легкая. Взаимная скорость — 25 километров в секунду. Удар, взрыв, и все обратится в пар. Мы тоже в пар.

— Я обращусь а пар? — Мир не верил.

С напряженным вниманием он смотрел а окно. Наверное, так смотрит капитан потерявшего руль судна. Вот его несет на скалы. Сейчас ударит… А может быть, там пролив, безопасная бухточка, лагуна за рифами? Бывает же такое?

Огненное знамя превратилось в занавес, встало пологом от гор до гор. Из-за полога высовывались языки, и каждый больше предыдущего. И вот уже полога нет вообще, только языки на горизонте — громадные, разнообразные, изменчивые, как всякое пламя. Пляшут над черными горами огненные змеи, колышутся огненные пальмы, взвиваются огненные фонтаны… и вдруг один из них, самый высокий, перехлестнув через ближайшую гору, накрывает здание радиостанции.

Извечно безмолвный Ариэль наполняется гулом и воем пламени. Шумит, свистит, ревет и грохочет огненный вихрь.