— И вы его расшифровали? — перебил Русанов.
Джунковская покачала головой.
— Нет. Я не смогла. С точки зрения логики, тут должна быть какая-то очень простая система. Я не знаю… Пробовала — и не получается. Но две спектрограммы… Вы понимаете, я и сама не уверена… Не смейтесь… Может быть, это самовнушение. Не знаю… Эти две спектрограммы как-то сразу привлекли мое внимание. Было такое ощущение, словно видишь что-то очень знакомое, но написанное на другом языке. И только в поезде по дороге в Москву я догадалась… Вы, наверное, знаете: в периодической системе свойства элементов повторяются через восемь номеров. Если пропустить последний номер, получается октава… Так же, как в музыке. Звуки повторяются через семь тонов. И вот эту октаву я увидела на спектрограмме. Говорят, исследователю опасно быть предубежденным. Но я хотела найти в спектрограммах нотную запись и, кажется, нашла. Вы знаете, что и в спектре света семь цветов…
— Вы хотите сказать… — начал было Русанов.
— Нет, нет! Дослушайте. В нашей нотной записи пять линий. На спектрограммах тоже были три группы по четыре линии — как будто разрезанная нотная строка. На обоих снимках эта «нотная строка» была одинаковой. Красная линия лития, оранжевая — лантана… и так до фиолетовой линии галлия. А между этими линиями, подобно нотам, были разбросаны другие: желтая — натрия, синяя — индия… Нет, дослушайте! Ноты бывают целые, половинные, четвертные, восьмые, шестнадцатые… И эти спектральные ноты оказались ионизированными наполовину, на одну четверть, на одну восьмую, на одну шестнадцатую…. И понимаете, чем большее обнаруживалось сходство, тем меньше верилось мне в само существование сигналов…
— Вы записали эту… музыку? — спросил Русанов и вздрогнул: голос его прозвучал как-то странно, словно со стороны.
— Да, записала, — Джунковская подошла к пианино. — Если хотите…
— Одну минуту…
Русанов шагал по комнате, нервно похрустывая костяшками пальцев. Остановился у окна.
— Отсюда виден Процион?
Джунковская отодвинула занавеску.
— Над соседним домом, справа, где антенна… Видите?
— И далеко это?
— Почти три с половиной парсека, свет идет одиннадцать лет.
Русанов смотрел на яркую звезду. Вспомнились стихи, и он сказал их вполголоса:
Ночь, тайн созданья не тая,
Бессчетных звезд лучи струя,
Гласит, что с нами рядом смежность
Других миров, что там — края,
Где тоже есть любовь и нежность,
И смерть и жизнь, — кто знает, чья?
— Это ваши? — спросила Джунковская.
— Нет. Брюсова.
Русанов был лирическим поэтом. Он умел подмечать тихую прелесть среднерусской природы, умел стихами переедать то, что кистью передавал Левитан. Русанов много писал о любви, и в стихах его, очень задушевных и чуть-чуть грустных, изредка — как солнечный луч сквозь дымку облаков — пробивалась улыбка. Звезды тоже всегда оставались для Русанова символом чего-то отдаленного и недосягаемого. Но на этот раз старые и хорошо знакомые стихи Брюсова прозвучали как-то по-новому.
— Что ж, сыграйте, — тихо сказал Русанов.
Он ничего не понимал в спектральном анализе. Но музыку он знал. Да или нет — это должна была сказать музыка. И Русанов волновался. Только усилием воли он заставил себя отойти от окна, сесть.
Джунковская подняла крышку пианино. На какую-то долю секунды застыли над клавишами руки. Потом опустились. Прозвучал первый аккорд. В нем было что-то тревожное. Звуки вскинулись и медленно замерли. И сейчас же зазвучали новые аккорды.
В первые мгновения Русанов слышал лишь дикое сочетание звуков. Но затем определилась мелодия. Было даже две мелодии. Они переплетались, и одна, медленная, несла другую — быструю, порывистую. Звуки вспыхивали, гасли, и в их сочетании было что-то до боли знакомое и в то же время чужое, непонятное.
Это была музыка, но музыка совершенно необычная. В силу каких-то особенностей она сначала действовала подавляюще, гнетуще. Казалось, она несла в себе не человеческие, а какие-то иные, высшие, более сильные чувства.
Временами обе мелодии обрывались. Руки пианистки замирали над клавишами и вдруг снова обретали силу. И тогда снова вспыхивала странная, двойная мелодия. Она звучала громче, увереннее. Она звала, и, безотчетливо повинуясь ее зову, Русанов подошел к пианино.
Звуки дрожали, бились, словно старались вырваться из неуклюжего инструмента. Пианино не могло передать всю мелодию, но, стиснутая, сломанная, она жила и звала все сильнее, настойчивее.
Русанов уже не видел стен, стола, лампы — ничего, кроме пальцев, лихорадочно бегающих по клавишам. Пытаясь угнаться за мелодией, бешено стучало сердце, и Русанов чувствовал, как глаза застилает туман…
А музыка подхлестывала сердце, то вихрем устремляясь ввысь, то обрываясь жалобным стоном. В ней были все человеческие чувства и не было никаких чувств — так в солнечном свете есть все цвета радуги и нет ни одного цвета… На мгновение она прервалась, а лотом вспыхнула с новой силой. Нет, не вспыхнула — взорвалась. В диком порыве взлетели звуки, сплелись и… замерли. Только один звук — тихий, нежный — затухал медленно, словно последний огонек погасшего костра…
Наступила тишина. Она казалась невероятно напряженной. Потом в комнату вошли обычные, земные звуки — отдаленный гудок тепловоза, чьи-то голоса…
Русанов подошел к окну. Над крышей дрожала яркая звезда Процион из созвездия Малого Пса. И свет ее словно изливал таинственную и торжественную музыку.
Жюль Верн
XXIX век
Техника — молодежи № 6, 1959
Рис. Б. Боссарта И А. Побединского
ВЕЛИКИЙ ФАНТАСТ СМОТРИТ В БУДУЩЕЕ ГЛАЗАМИ ПРОШЛОГО ВЕКА
В дни удивительных достижений современной науки и техники особый интерес представляет печатаемое ниже в несколько сокращенном виде произведение замечательнейшего мастера научной фантастики Жюля Верна — «XXIX век», впервые появившееся в феврале 1889 года в журналах «Вокруг света» (Россия) и «Форум» (США). Воспользовавшись просьбой владельца одной из крупнейших газет США написать рассказ о том, как будет выглядеть мир через тысячу лет, писатель языком острого памфлета и разящей сатиры нарисовал картину капиталистического строя.
Меткость его язвительных характеристик особенно убийственно звучит сегодня. Ко времени написания памфлета на существовало и даже не было конкретных путей решения целого ряда научных идей, высказываемых Жюлем Верном. Тем не менее многие из них оказались поистине пророческими. Единственное, в чем ошибся талантливый провидец, — это сроки. Большинство того, что он отнес к осуществлению на 500-1000 лет вперед, оказалось осуществленным уже через 25–50 лет. Ряд правильных идей и теорий (о единой теории поля, о природе элементарных частиц и т. д.) все еще ждет своего разрешения.
Великий фантаст писал о будущем 70 лет назад. Он не предвидел неминуемого заката капитализма и того, что только в условиях нового общества наступит подлинный расцвет науки и техники.
ОДИН ДЕНЬ АМЕРИКАНСКОГО ЖУРНАЛИСТА В 2889 ГОДУ
Люди нынешнего, XXIX века живут как в волшебной сказке, даже и не подозревая этого. Пресыщенные чудесами, они остаются равнодушными перед теми диковинами, которые им ежедневно преподносит прогресс. Все кажется им естественным. Если б им пришло на ум сравнить современную цивилизацию с прошлыми временами, они отдали бы себе более ясный отчет, как велик пройденный путь.
