— Ну а дальше? Благоустроим планеты, заселим…

— Дальше расколем Нептун, — отвечал Далин. — Потом Сатурн и Юпитер. Если только у них есть твердое ядро. Это еще уточнить надо.

— А потом?

— Потом, как предлагал еще Циолковский, построим искусственные спутники из стекла и алюминия.

— Но на спутниках невесомость. А детям вредна невесомость, так говорят профилактики (профилактиками называли в XXIII веке врачей. Ведь им чаще приходилось предупреждать болезни, а не лечить).

— Может быть, мы зажжем еще одно солнце: соберем темные тела в межзвездном пространстве, свалим их в одну кучу… Вы же знаете закон больших масс. Стоит только собрать достаточное количество материи, и обязательно загорится солнце.

— А потом?

…Но сегодня Мир не решался задавать свои вопросы. Нельзя было расспрашивать о завтрашних шагах, когда и сегодняшний не удался.

Далин сидел у стола и барабанил пальцами.

— Рыбу ловили когда-нибудь? — спросил он. — Не электричеством, не ультразвуком. На простую удочку, на живца ловили? Было такое развлечение некогда: сидишь на бережку, смотришь на поплавок. Вода блестит, поплавок прыгает в бликах. Плывут по речке отражения облаков. Хорошо. И внимание занято, и забот никаких.

Керим шумно отодвинул тарелку.

— Зачем тянете время? Все равно Земля ответит: «Отложите!» Всегда спокойнее отложить. Я бы нажал кнопку, и все! Будь что будет. Такое мое мнение.

— Будь что будет, — горько усмехнулся Далин. — А если ничего не будет? Думать надо, Керим. А кнопку нажать силы у всякого хватит.

Керим, обиженный, тут же ушел. Изобрел себе дело: проверить автоматическую сигнализацию в складе горючего. И Далин поднялся вслед за ним.

— Пойду пройдусь. Мир, проводи меня.

Но в шлюзе, где надевали скафандры, он сказал молодому радисту:

— Ты извини меня, Мир, мне подумать наедине надо. Не сердись. В другой раз пройдемся.

Мир скинул скафандр, через открытую дверь скользнул прямо в радиобудку. Девушки даже не заметили его. Они сидели в радиокабинах спиной к двери, не оборачиваясь, переговаривались о своих делах.

Шли секунды и минуты. Сонно гудели радиоаппараты.

Где-то на невообразимо далекой Земле писали ответ Далину: решалась судьба проекта.

— А замечательно придумал Далин, — сказала Юна неожиданно. — Планета песни, планета драмы, планета танца. На планете танца я бы хотела жить. Там весело будет: утром вместо зарядки пляска, перед работой пляска, перед обедом хоровод. И красиво: все праздничное — цветы, цветы, цветы… Кто придет в некрасивом платье, высылают с планеты прочь. Как хорошо: все создается заново! Словно ребенка растишь: вот он крохотный несмышленыш, и ты учишь его, будто из глины человечка лепишь. А тут целая планета — праздничная, нарядная, веселая. Ты какую выберешь, Герта?

Герта тяжко вздохнула:

— Я бы хотела жить на Земле, в Швеции, где-нибудь на берегу. У нас тихо так, мирно: серое море, чайки над морем, чистенькие домики, красная черепица. Ты не осуждай меня, но я боюсь космоса, Юна. Не по-людски тут. Черное небо днем, звезды при солнце. И смерть рядом. Мне каждую ночь снится: лежит Керим в разорванном скафандре… я зажимаю дыру, а воздух выходит, выходит, просачивается…

Мир широко раскрыл глаза: «Вот так история! Герта — самая исполнительная и работящая радистка, так давно покинувшая Землю, забравшаяся на край солнечной системы, оказывается, не любит космоса. Зачем же она не возвращается домой?»

Юноша ничего не сказал, не кашлянул, предупреждая о своем присутствии. Ему и в голову не пришло, что следует предупреждать.

В XXIII веке не принято было скрывать свои мысли, поэтому и слушать чужой разговор не считалось неделикатным.

— А ведь Керим не захочет жить на Земле, — заметила Юна. — Керим тишину не уважает.

— Должен же он считаться и со мной, — сказала Герта, даже с обидой. — Я столько ездила за ним, до самого Ариэля. А когда у нас появится маленький… Керим должен будет принять во внимание, не оставлять меня одну…

— Оставит… — отрезала Юна безжалостно.

Герта почему-то испугалась.

— Только ты не говори Кериму, а то он рассердится. Я обещала идти за ним всюду-всюду, хотя бы на край света. Но я за себя обещала, не за маленького. Тогда будет другой разговор.

— А ты очень любишь Керима?

— Очень. Мне ничего не надо, лишь бы он был рядом. Когда его нет, я думаю только о нем… и когда он рядом, тоже о нем.

— Нет, ты не любишь его, — объявила Юна неожиданно. — Так не любят. На самом деле ты не умеешь любить. Ты большая и сильная с виду, на полголовы выше меня, а сердце у тебя, как у испуганной девочки. Ты обнимаешь, словно уцепиться хочешь, чтобы он не ушел, стоял рядом, оберегал тебя, опекал, помогал. Как будто не муж он тебе, а сторож.

К удивлению Мира, Герта почти не протестовала.

— А как же иначе? — спросила она. — Конечно, чтобы оберегал и опекал. На то и муж.

— Нет, это не любовь, — проскандировала Юна. — Когда любишь, становишься щедрым, хочешь дарить, в не получать. Я бы любила так, чтобы ему было хорошо, чтобы он до неба рос, а не приземлялся… в Швецию. Когда я люблю, я сильнее. Кажется, на руках унесу любимого. И вот я все искала такого, чтобы стоило на руках нести, чтобы не ровня мне был, а я ему по колено, чтобы сердце не жалко было вырвать и под ноги ему бросить. И я нашла, нашла, нашла. — Юна уже не говорила, а декламировала, выпевала каждое слово. — Нашла здесь, на краю света, на Ариэле. Увидела человека, который играет в бильярд планетами, как древний бог лепит новые миры, дает имена новорожденным и определяет их облик на тысячу лет…

— Ты любишь Далина? — воскликнула Герта почти с ужасом. — Но он же сверхсрочник.

— Он герой! Кто спрашивает: сколько лет герою?

Увлекшись, Юна вышла из своей кабины, остановилась среди комнаты. И только тут заметила Мира. Ее подвижное лицо выразило испуг, негодование, презрение. Потом она расхохоталась, громко, подчеркнуто, нарочито…

«Ты все слышал? — говорил ее смех. — И на здоровье. Тебе это не поможет».

300 тысяч километров в секунду, и 300 тысяч, и 300, и 300… Шел ответ с Земли, пересекая орбиты Марса, Цецеры, Юноны и Паллады, Юпитера и его двенадцати спутников… Но Мир забыл о том, что с Земли идет ответ. Даже в XXIII веке трудно было утешаться общественным, когда отвергнута любовь.

Он сидел один в полутемной кладовке при шлюзе, где хранились скафандры. Кажется, он плакал на плече у пустого скафандра. Возможно, это был скафандр Юны. Потом сидел, уставившись в темноту пустыми глазами, беззвучно шептал:

И сам себе удивлялся. Какая смешная инерция! Ведь вся поэма писалась для того, чтобы Юна удивилась, оценила его, полюбила бы поэта…

Вошел Далин. Он ставил в угол скафандр, а тот медлительно валился на соседние. На Ариэле все падало медлительно.

— Кто здесь? — спросил Далин, зажигая свет. — Ты, Мир? Еще не было?

Он спрашивал о радиограмме с Земли. А Мир не понял и не ответил поэтому.

— Рано. Не может быть, — сказал сам себе Далин. Сел рядом, положил на ладони кудрявую бороду.