– Я его уже спрашивал. … Он ничего не знает.

– Как же так, я ведь ему отдал?!.

– Не знаю. … Разбирайтесь с ним. Я вам задачу поставил. … Вы меня поняли?!.

Он посмотрел на меня долгим испытывающим взглядом, в котором не было ни капли сочувствия.

Я вышел из канцелярии и тут же наткнулся на сержанта Слуцкого.

– Слушай, – обратился я к нему, – я тебе утром штык-нож отдавал…. Не знаешь, где он сейчас?

– Вы мне ничего не оставляли, – ответил Слуцкий, всё время от меня отворачиваясь.

Сразу смутило меня его «вы мне». В конце четвёртого курса ни один сержант уже не обращался к курсанту на «вы», равно как и обратно. А тут – на тебе! Ещё несколько часов назад, когда мы сдавали ему наряд, он разговаривал совсем по-другому.

– Как это не оставлял? – изумился я.

– Вот так! Все сами поставили штык-ножи, а ты пришёл?..

– Ну и, что же, нельзя было мой штык-нож в пирамиду поставить за меня? Неужели это так тяжело сделать, тем более, я его вашему наряду оставил!..

– У меня других дел много было, – всё так же, поворачиваясь ко мне спиной, отвечал мне Слуцкий. – Надо всё оружие пересчитать, порядок посмотреть. … Мне что, с твоим штык-ножом бегать?! Ты ведь даже никому не сказал, где его бросил…

«Ага, уже на «ты»!» – меня не покидало ощущение, что Слуцкий знает, где штык-нож, но не говорит, потому то его предупредили и запугали. … Вернее, предупредил и запугал. И это, наверняка, дело рук комбата.

– Странно, как это ты принял наряд с нехваткой штык-ножа и не доложил комбату?

– Я говорю: времени не было бегать, штык-ножи ваши собирать…. Кто сдал, с того я списал. А про тебя решил, что заберу штык-нож после занятий, когда вернёшься в казарму.

– Да, но почему тогда ты решил, что он у меня пропал, и доложил комбату?

Вопрос мой явно застал его врасплох. Он долго не знал, что мне ответить:

– Слушай, … вернее, слушайте, товарищ курсант, перестаньте, во-первых фамильярничать, а, во-вторых…. Я у вас штык-нож не брал. Вот и ищите его сами!..

Я понял, что говорить с ним без толку.

– Слушай, Слуцкий, – обида и злость комом подкатили к горлу, – если я когда-нибудь узнаю, что ты причастен к пропаже штык-ножа, тебе несдобровать.

Слуцкий не принял моего вызова, хотя один тон моего голоса стоил того, чтобы попробовать набить мне морду, тем более, что он был не из хлипких.

Я был твёрдо уверен, что пропажа покоится в сейфе у «Васи». Ведь он обещал отомстить.

Естественно, что поиски мои результата не дали, хотя я, на всякий случай, посмотрел в тумбочке дневального, обыскал свою комнату, обшарил «оружейку» и заглянул даже под пирамиды для оружия.

По чужим комнатам я смотреть не стал, поскольку сам штык-нож оставить там не мог, но, кроме того, подумал, что «Вася» с таким же успехом может, чего доброго, «повесить» на меня ещё и воровство личных вещей, которое даже сейчас, на четвёртом курсе, в батарее случалось, – за что пойманному на воровстве от товарищей никогда пощады не было и прежде, и те с позором «вылетали» из училища, как пробка из бутылки шампанского, – а Слуцкий, подлая «шестёрка», это, наверняка, «подтвердит»! Ну, ладно, за штык-нож я рассчитался бы, но если они «сделают» меня вором в глазах всей батареи!.. Да провались штык-нож пропадом!..

Чем больше вспоминал я события утра, тем сильнее укреплялся во мнении, что всё произошедшее подстроено: дежурный не знает, где штык-нож, дневальные, – свои же вроде бы парни! – на мои вопросы отвечают что-то невразумительное и, так это, нехотя, небрежно, но в то же время и виновато, а вообще-то стараются молчать.

Когда же мысль, что меня здорово «надули», укрепилась во мне окончательно, я начал соображать, что мне теперь делать.

Сначала я решил достать другой штык-нож взамен утерянного, но вскоре, понял, что заплатить за него придётся не малые деньги. Мне «дали» наводку на прапорщика, который мог продать штык-нож, но ста рублей, которые тот запросил, у меня не было и в помине.

Прапорюга сказал, что в училище я дешевле штык-нож нигде не куплю, а потому, пока он не передумал, я должен взять оружие у него. Когда я отказался, прапорщик разозлился и предупредил меня, чтобы больше к нему не обращался, а тому, кто меня послал, пообещал хорошенько начистить морду, чтобы не подсылал кого попало.

На минуту я засомневался, но в моей душе теплилась ещё надежда на чудо: штык-нож найдётся, или произойдёт ещё что-то, что спасёт меня.

Была ещё одна соломинка, за которую мне очень хотелось уцепиться.

Слуцкий, помнится, обмолвился, что я единственный не сдал штык-нож, а остальные, якобы, вернулись и сдали своё оружие лично. И, если это неправда, то можно попытаться раскрутить его на этом факте и заставить признаться, куда же пропало моё оружие.

Когда я поговорил с дежурным и дневальными, с которыми стоял в наряде, то с удивлением узнал, что их вызывали после первой пары занятий в батарею сдавать своё оружие в пирамиду, причём, каждого по отдельности.

Значит, их вызвали, а меня забыли? Получалось очень интересно!.. Но доказать что-либо было невозможно: всё обтяпано так, что комар носу не подточит. А потому, в конце концов, я плюнул и решил: будь, что будет, – вернувшись к изучению рукописей.

Экземпляры, попавшие ко мне в руки были уникальны.

Неожиданно я зачитался книгой моего отца: неординарная мысль, необычные взгляды на вещи, которые неустанно подавались нам, обильно зацементированные догмой официозной науки, взгляд на нашу жизнь как бы со стороны, трезвые философские суждения – всё было для меня свежо, увлекательно, интересно. Невероятно, но то, что меня не заставили бы и дубиной читать в наших учебниках по философии, в этой книге я прочёл залпом и с невероятным упоением. Хотя, конечно, доля эйфории была и от того, что это всё же не чья-нибудь рукопись, а труд моего отца.

Ещё одна заинтересовавшая меня рукопись, «Магия чёрная и белая», описывала такое, от чего волосы вставали дыбом, но убедительность изложения заставляла верить, что это правда. В первой части описывались различные способы вступления в сговор с нечистью, использование нечистой силы для достижения своих целей, а во второй, наоборот, способы защиты от неё и обращения к силе божественной. Что и говорить: современному человеку все эти описания кажутся сказками, однако, при прочтении волосы у меня вставали дыбом, и порой вечером страшно было пойти даже в туалет, где, по обыкновению, не горела ни одна лампочка.

Впрочем, изучать рукописи мне мешала дикая нехватка времени: я читал их только по вечерам, после отбоя и далеко за полночь. К тому же не унималась тревога за утерянное оружие.

На третий день после исчезновения штык-ножа меня вновь вызвал к себе командир батареи.

– Возьмите, товарищ курсант, ознакомьтесь и распишитесь!

«Вася» швырнул через стол несколько скрепленных вместе листов бумаги, исписанных мелким, убористым почерком.

Я стал читать, чувствуя, как чувства досады и обиды всё больше одолевают меня.

Это были материалы расследования:

«17 июня курсантом Яковлевым при смене с наряда был утрачен полученный им штык-нож. В ходе расследования установлено, что оружие курсантом Яковлевым утрачено в силу личной недисциплинированности и безответственности. Штык-нож за номером 357 при смене с наряда курсантом Яковлевым сдан в оружейную комнату не был, чем были созданы предпосылки для его утраты.

Считаю, что вся ответственность за утерю оружия лежит на курсанте Яковлеве.

Предлагаю взыскать материальный ущерб, нанесённый государству в результате утраты оружия, с курсанта Яковлева с кратностью десять.

Командир батареи старший лейтенант Скорняк».

Ниже уже стояла резолюция начальника училища:

«Курсанту Яковлеву материальный ущерб за утерянный штык-нож с применением кратности десять в размере 179 рублей 20 копеек возместить. Штык-нож номер 357 списать с книги учёта материальных средств подразделения.

Начальник училища генерал-майор Долговязов.»