– Ох, боюсь, – хлебнем мы горюшка с таким государем, – проворчал Федор Юрьевич. – Еще наплачемся…
– Вы всю жизнь прожили в темноте, а я на свет хочу, – махнул рукой государь и пошел в свои покои.
В переходе он нос к носу столкнулся с Евдокией.
– Петруша, ты бы зашел ко мне хоть ненадолго, – просящим голосом пропела она.
– Отстань от меня, постылая, – оттолкнул он жену. – И без тебя забот хватает.
Сидя на скамье в своих покоях, он долго обдумывал разговор с родичами, а потом резко встал и крикнул:
– Никита!
Дверь в покои отворилась и в притворе показалась помятая физиономия Никиты Зотова.
– Звал, Петруша? – спросил он.
– Найди Алексашку, – приказал он, уставившись на красный нос бывшего учителя. – Поедем в Немецкую слободу. Да живо у меня!
В «веселом доме» было привычно шумно. Войдя в залу, приятели сразу увидели за своим столом у окна Франца Лефорта, на коленях у него сидела их общая знакомая, подруга Анхен, Елена Федермех.
– А я уж думал, что вы сегодня не придете, – воскликнул Франц, ссаживая девушку и раскинув руки для объятий.
Заметив, что гостей обслуживает мать Анны, Петр спросил:
– Анхен где?
– Приболела она, – ответила Елена. – Квасу холодного на жаре выпила, вот и слегла. Сейчас лекарь у нее.
Петр направился в комнату любимой, следом за ним семенила ее мать, Модеста Ефимовна, и постоянно тараторила:
– Уснула она сейчас, государь, ты уж ее не буди. Всю ночь бедняжка металась в жару.
Войдя в комнату, Петр увидел свою Анхен, лежащую на постели. Подле нее сидел дряхлый старичок лекарь и, окуная тряпицу в какую-то жидкость в чашке, прикладывал ее ко лбу девушки.
– Анхен, милая, – только и прошептал Петр.
Осторожно взяв руку девушки, лежащую поверх одеяла, он осторожно поцеловал ее. Рука была настолько горячая, что он едва не обжег губы.
Постояв немного возле постели, Петр медленно вышел, осторожно прикрыв дверь.
– Я побуду здесь, – сказал он матери.
– А ты иди в мою спаленку, – сказала она, открывая дверь напротив. – Тебя здесь никто не обеспокоит.
Петр тяжело сел за стол, облокотившись на него и обхватив голову.
– Ты не расстраивайся, государь, – начала успокаивать его Модеста Ефимовна. – Девчонка молодая, справится. Полежит несколько дней и отойдет.
Помолчав немного, она спросила:
– Может, тебе принести чего? Поел бы ты…
– Принеси, – согласился он.
И, помолчав немного, добавил:
– Пусть Елена принесет. Она там с Лефортом.
Женщина кивнула головой и тихо вышла.
Прошло совсем немного времени, и в комнату вошла Елена с подносом в руках. Среди блюд со снедью стоял кувшин с вином.
– Вот это мне сейчас нужно, – встрепенулся Петр, налил в бокал вина и выпил.
– Еще чего нужно? – спросила девушка.
– Нужно, – он привлек к себе Елену и огладил ее по спине и ниже. – Какая ты сочная и красивая. Я как-то раньше не замечал.
– У тебя в глазах одна Анна, – усмехнулась та. – Вот и не видишь ничего вокруг.
– А без этой хламиды ты, наверное, еще лучше, – проговорил он, потеребив подол ее платья.
– Хочешь взглянуть? – лукаво улыбнулась она, глядя на долговязого молодого мужчину.
– Я помогу тебе, – Петр встал и принялся распутывать тесемки на ее груди…
Во все дни болезни Анны Петр ежедневно приходил к ней, но каждый раз этот приход заканчивался вызовом Елены в спальню хозяйки.
Однажды он посетовал Модесте Ефимовне на скудость подаваемых блюд, на что та ответила:
– Прости, государь. Но купцы так задрали цены на товары, что моих средств не хватает, чтобы покупать лучшее. Говорят, на дорогах лютуют лихие люди, приходится обозам усиливать охрану. А это расходы…
– Ладно, не горюй, – ответил он. – Сладим с этой напастью.
На следующий день Петр отдал распоряжение выплачивать вдове ежегодный пансион в 708 рублей и отписать к ней Дудинскую волость в Козельском уезде с деревнями в 295 дворов, чтобы она могла получать от них продукты для своей ресторации.
Через неделю девушка совершенно поправилась, и Петр с удовольствием увидел в ней прежнюю нежную, умную и веселую Анхен. В один из дней, лежа с ней в постели, он прошептал ей:
– Одевайся, пойдем со мной, – я покажу тебе кое-что…
– Что? – прильнула она к нему. – Ну скажи, что?
– Э, нет, пока это секрет, – улыбнулся он, целуя свою возлюбленную. – Всему свое время.
Выйдя на улицу, он взял ее за руку и повел куда-то в сторону от «веселого дома».
– Куда ты ведешь меня? – смеялась она.
– Сейчас все увидишь, – ответил Петр.
Возле кирхи они остановились.
– Ты что, решил стать католиком? – усмехнулась Анна.
– Не туда смотришь, – покачал он головой. – Видишь дом возле кирхи?
– Вижу, красивый и новый. Кто его построил?
– Этот дом отныне твой. Дарю, – с гордостью произнес Петр. – Тебе выстроил за твою любовь ко мне.
– Ты шутишь? – искренне удивилась Анна.
– Какие шутки? – пожал он плечами. – Пойдем внутрь, посмотришь…
– Майн готт, какая красота! – восхитилась девушка, осматривая дворец изнутри. – Какая лепнина красивая и мебель – просто прелесть!
– Специально умельцев из Германии выписал, чтобы они сделали все в лучшем немецком духе, – с гордостью сказал Петр, укладывая ее на диван.
А потом, отдышавшись от приятного, но утомительного занятия, добавил:
– Погоди, я тебя еще и царицей сделаю!
– Но у тебя есть жена…
– В монастырь отправлю, – коротко бросил он. – Надоела хуже горькой редьки.
– Так и я могу надоесть, – прильнула к нему Анна.
– Ты не надоешь никогда.
– Ага, а пока я болела, кувыркался с моей подругой.
– Ты же была больна, а я мужик здоровый, мне постоянно женщина нужна.
– Я – католичка, значит, твоей женой быть не могу.
– Перейдешь в православие. Бог-то у нас един, так что ему все равно, кто как молится.
В один из дней Петр с Алексашкой Меньшиковым в кабинете царя обсуждали корабельные дела.
– Мы строим суда по своему образу и подобию, как привыкли. Но все эти суда предназначены главным образом для плавания по рекам и прибрежным водам. А нам нужны большие морские суда, чтобы плавать в другие страны. Такие, как строят голландцы, – они доки в этом деле, – рассуждал Петр.
– У нас мастеров таких нет, – ответил Меньшиков. – Вон в Шлиссельбурге начали строить яхту для морских плаваний, да получилось не очень ладно. Сейчас ее переделывают.
– В начале лета съездим туда, посмотрим, что да как. На месте и разберемся, – решил Петр.
В это время в кабинет вошла Евдокия.
– Чего тебе? – грубо спросил ее муж.
– Не зайдешь ли ко мне, когда покончишь с делами, – жалостным голосом проговорила она.
– Там видно будет, – недовольным голосом пробурчал он. – А сейчас не мешай нам.
Когда та вышла, Петр проворчал:
– До чего же она надоела мне. И зудит, и зудит…
– Ты – государь, твоя воля – закон, – поддел его верный друг.
– И решу, – твердо произнес Петр, стукнув кулаком по столу.
В марте, когда стал подтаивать скопившийся за зиму снег, Евдокию отправили в суздальский Покровский монастырь.
Патриарх Адриан, несмотря на все уговоры Петра, не давал согласия на пострижение Евдокии в монахини. Тогда ее отправили насильно и «по-плохому» – без содержания.
И пусть ни архимандрит, ни священники не решались на обряд пострижения, с ними царь не церемонился: было назначено новое монастырское начальство, а оно уже не вдавалось в рассуждения, – как было велено, так и исполнили.
Место возле царя оказалось свободным.
Когда снег полностью сошел и дороги просохли, Петр с Алексашкой и Лефортом выехали в Шлиссельбург инспектировать ремонт царской яхты и строительство нового российского флота.
Увидев царя, рабочие побросали работу, чтобы взглянуть на самодержца. Петр, удовлетворенный ходом работ и качеством строительства и польщенный таким вниманием строителей, помахал людям рукой и приказал выдать каждому по чарке вина.
