Старейшина рода Вирт умирал. Еще утром он почувствовал слабость в груди, но не придал этому значения и вышел во двор подправить и заточить рало для осенней пахоты. Но вдруг сердце кольнуло с такой силой, что он потерял сознание и упал на траву.

Здесь его, беспомощного, и увидел возвращающийся с охоты сын Корж, на руках отнес тощее тело старика в избу и положил на отцову лежанку, на которой была постелена слежалая солома.

Старик лежал молча и только тяжело дышал приоткрытым ртом, чернеющим в седых зарослях бороды и усов. Но глаза его были открыты, и он медленно поворачивал зрачки глаз, оглядывал бревенчатые стены родного до боли жилища, где ему была знакома каждая трещина в дереве, каждый сучок, – еще бы, он вместе с отцом Антом и братьями, тогда еще недорослями, рубил сруб и ставил эту просторную избу. Тогда еще Ант был в силе и полагал, что места должно хватить всему роду.

Да только после его смерти все повернулось иначе. Подросшие Остер и Кожема женились и пожелали жить отдельно от старшего брата, предварительно разделив имущество и земельный клин. Споров при дележе не возникло, – братья были приучены отцом к взаимовыручке и поддержке друг друга, что и свято соблюдали всю пока еще недолгую жизнь.

Возле лежанки умирающего старика сидел Корж и с жалостью смотрел на отца. Но вот Вирт обратил взгляд на сына, словно о чем-то вопрошая его. Тот понял его и, положив руку на слабую, безвольно распластанную кисть старика, тихо проговорил:

– Вита с Малушей пошли за братьями.

Веки лежащего ненадолго прикрылись, словно бы давая знать, что именно это он и хотел узнать от сына. Корж молча смотрел в лицо отца и свободной рукой отгонял жирную назойливую муху, упорно стремящуюся сесть на голову умирающего.

Наконец за дверью раздались голоса, и в избу вошли Остер с женой Праскевой, Кожема с беременной Радой, следом за которыми следовали понурые Вита и Малуша.

– Как он? – спросил Остер.

– Кажется, отходит, – тихо ответил ему Корж.

Все расселись вокруг лежанки старейшины, и Корж рассказал им, как все случилось.

– Может, ведуна позвать? – предложил было Остер, но Корж только махнул рукой.

Вита, обратив внимание на угасающий очаг, велела Малуше подбросить хвороста, что та быстро и сделала. Разгоревшийся огонь бросал блики на стенам избы, от которых лицо Вирта казалось розовым, словно бы оживавшим.

Через какое-то время Вита встала и неспешно, стараясь не шуметь, начала накрывать стол для вечерней трапезы. Праскева и Рада присоединились к ней, доставая из узелков принесенную с собой еду.

После того как все расселись за столом, Корж, на правах старшего, отломил от лепешки кусок и бросил его в огонь. Затем почерпнул ложку похлебки и тоже плеснул в очаг. Пламя зашипело, но почти тут же воспряло. Это означало, что души умерших предков рода, живущие под очагом, приняли дар. Стало быть, можно было начинать трапезничать.

Малуша, как и отец, также отломила небольшой кусок лепешки, вышла из-за стола и, сев на чурбак в изголовье умирающего дедушки, вложила ему хлеб в ладонь и согнула его пальцы. Рука старика слегка дрогнула, а из краешка глаза вытекла нежданная слеза, которую Малуша вытерла своей ладошкой.

Взрослые молча наблюдали за девочкой, а ее мать подошла к дочери, обняла и нежно погладила по русым волосам.

Утром, когда солнышко только начинало подниматься над Подолом, Корж вздохнул в останний раз, вздрогнул и застыл навсегда. Душа его устремилась к далеким предкам рода с тем, чтобы отныне навек пребывать вместе с ними.

Постояв недолгое время у лежанки покойника, сыновья молча ушли рыть могилу, – по обычаю рода умершего надо похоронить до захода солнца. Женщины начали собирать одежду покойного, которую ему следовало взять с собой в долгий безвозвратный путь.

Корсту[1] для собственных похорон Вирт, словно предчувствуя скорую кончину, изготовил еще прошлым летом и держал ее под навесом подле овина.

Возвратившиеся после полудня мужчины, не мешкая, взялись за приготовление к похоронам. Покойника переодели в свежую ноговицу[2], усадили в изголовье саней, положив его руки на колени. В ногах поместили корсту с покровиной[3]. Люди спешили: нужно было исполнить все полагающиеся церемонии засветло, чтобы душа Вирта не заплутала во тьме.

У дома Коржа собрался весь род. Женщины рыдали, поминая добродетели умершего. Процессия тронулась к родовому погосту, располагаемому на высоком яру над Днепром.

Впереди всех на правах нового старейшины шел Корж, высоко поднял черное знаменно. Позади него две лошади волокли сани с Виртом, за санями шествовали мужчины в белом облачении, непрерывно бившие мечами о щиты. А уже после них шли плачущие женщины в темном одеянии.

Возле могилы процессия остановилась. Под непрерывный плач женщин и грохот мечей в глубокую и просторную могилу мужчины опустили корсту с покойным, возле нее положили принадлежавшие бывшему старейшине щит, меч, копье, лук с тулом[4]. В ногах поставили две корчаги – одну с вином, другую – с медом, – они пригодятся Вирту в дальней дороге.

В то же самое время Вита, Праскева и Рада, оставшиеся дома, жарили на костре поросенка. Когда родичи вернулись с погоста, у них все было готово для поминальной трапезы.

Возвратившиеся с похорон люди омыли для очищения руки, после чего Корж начал тризну. Он бросил в огонь кусок мяса поросенка, плеснул вина. Увидев, что огонь принял жертву, он наполнил чарки вином и раздал их родичам.

Выпив хмельное и закусив оторванными кусками мяса, те поочередно заговорили, поминая добрыми словами ушедшего от них Вирта.

По окончании тризны Остер обратился к Коржу:

– Отныне на правах старшего быть тебе старейшиной рода. Правь нами так, как это делали ушедшие от нас отец Вирт, дед Ант и его отец Улеб.

Вирт молча приложил руки к груди и низко поклонился родичам…

На следующий день, едва рассвело, новый старейшина с женой отправились на капище, чтобы поклониться богам рода.

Придя на место, он помазал губы идола куском специально отложенного сала от поминального поросенка, полил землю перед ним вином и, низко поклонившись, произнес:

– Великий Перун! Прими от нас жертву в честь ушедшего от нас славного Вирта. Прими его душу и упокой ее. Помоги мне править родом так, как это делали достославные Улеб, Ант и Вирт…

Княжьи терема располагались посередине Горы, вокруг которых были широко разбросаны подворья воевод, тысяцких и тиунов[5], позади которых лепились неказистые хижины и землянки гридней[6], смердов[7], ремесленного люда. От всех прочих, проживающих на Подоле, Гора была отделена стеной из заостренных бревен и рвом, через который был переброшен единственный деревянный же мост, поднимающийся на ночь и опускающийся с рассветом.