С вытаращенными безумными глазами, с охрипшими голосами люди совершенно потеряли голову. И только казачьи цепи, образовавшие коридор к судам, сдерживали толпу и пропускали исключительно по пропускам.
Казаки действовали решительно: им было обещано место на корабле, поэтому лишние пассажиры им были не нужны, – они могли занять предназначенные для них места.
Капитона и Аглаю, из уважения к полковнику, допустили до самого трапа. Но как только они передали на борт вещи, их тут же оттеснили в сторону. Поручик Васечка помог Владимиру Георгиевичу внести вещи по трапу в каюту.
Устроив вещи в каюте, все трое вышли на палубу со стороны кормы, откуда им было видно все, что творилось на берегу. По красной рубахе Капитона они сразу отыскали оставляемых ими слуг. Те тоже заметили их и замахали руками.
Через пару часов сходни были убраны, пароход дал протяжный прощальный гудок и стал медленно отходить от причала.
Стоявшие в сторонке от постепенно расходящейся толпы Капитон и Аглая еще сильнее замахали руками. Мария Игнатьевна и Владимир Георгиевич с тоской смотрели на берег и тоже махали.
Берег уходил все дальше.
Яркая красная рубашка бывшего денщика превратилась в еле заметную точку, а вскоре исчезла и она. На месте города и берега была видна лишь грязно-серого цвета полоска…
– Прощай, немытая Россия, – процитировал поэта Васечка, на что полковник строго посетовал ему:
– Эта «немытая Россия» – ваша родина, поручик. Никогда не забывайте об этом!
Несостоявшаяся царица или несчастная любовь царя
Нет ничего лучше жены хорошей,
Но не может быть ничего ужаснее скверной.
Гесиод
Великий мерзавец, благочестивый разбойник, убийца, который кощунствовал над Евангелием… Забыть про это, а не памятники ставить.
Л. Н. Толстой
Самодержец ты или нет, – в любви все беззащитны.
О. Лебедева. «Изменницы самодержца»
Петр был чудовищно прожорлив и несдержан в еде.
И так же неудержимо сексуален, далеко выходя за пределы приличия. Такое впечатление, что он просто не мог удержаться при виде любой понравившейся ему женщины, кто бы она ни была…
Неумение удерживаться, стремление овладеть буквально всякой женщиной, которая только смогла ему понравиться, привело к закономерному итогу: известно более 100 бастардов Петра. Что характерно, он им никогда не помогал, объясняя это очень просто, – мол, если будут достойны, сами пробьются.
О педерастии Петра говорили совершенно открыто еще при его жизни. Ученые же мужи, если и ведут споры, то исключительно о том, кто приохотил к педерастии Петра – Франц Лефорт или Александр Данилович Меньшиков? Оба предположения одинаково вероятны.
Но, во всяком случае, во дворе мало кто не знал, что «Петр живет с Меньшиковым бляжьим образом», как кричал один гвардейский сержант. Впрочем, и со многими гвардейцами жил точно таким же образом.
А.М.Буровский «Петр Первый – проклятый император»
В доме Нарышкиных стояла тревожная тишина и только из дальней комнаты доносились возбужденные голоса да отдельные выкрики. Прислуга попряталась по углам, опасаясь попасть под горячую руку господ, справедливо рассуждая между собой, что, мол, береженого бог бережет. Но разговор шел на повышенных тонах, так что, вольно или невольно, было слышно, о чем беседуют спорщики.
– Васька Голицын с Софьей хотят забрать трон под себя, – слышался возмущенный голос Петра Кирилловича. – А про нас распускают слухи – де род худородный, из домов самого низкого и убогого шляхетства…
– Такоже и о Стрешневых, Головкиных толкуют, – послышался еще чей-то голос. – А про царевича Петра болтают, – мол, бляжин сын, нагуляла его Наталья… Не от покойного Алексея Михайловича-де рожден!
– Да уж, слаба сестричка на передок, – по голосу прислуга узнала Тихона Стрешнева. – Многие с ней побаловались, потешились…
– Тебе ли этого не знать! – поддел его Лев Кириллович Нарышкин.
Тихон хотел было что-то ответить ему, но Петр Кириллович не дал разгореться ссоре:
– Хватит собачиться, о деле надо думать. Иначе Софья с Голицыным загонят нас за Кукуй. Ишь, что они удумали, – послали, мол, мы человека с ножом зарезать их в Кремле. А стрельцы-де схватили его и на дыбе он признался, – мы послали.
– Петрушку надо ставить на трон, – перебил его Тихон. – Пока малолетние Федор да Петр сидят на троне, за них руками Софьи все решают Голицыны да Шакловитые. Их ныне велят почитать да слушать.
– Не бывало на Руси такого, чтобы баба сидела на троне, – возмущался Лев Кириллович. – Разве что Ольга, жена князя Игоря, посвоевольничала с древлянами. Да когда это было…
– Вот то-то, – проворчал Тихон. – Умна, да и Василий Голицын далеко не глуп. Вот парочка – баран да ярочка.
– Опасаться надо царевича Федора, – вступил в разговор Петр Кириллович. – Его еще покойный батюшка Алексей Михайлович готовил в наследники. Приставил к нему Симеона Полоцкого, тот научил его польскому, латыни, древнегреческому, разным художественным ремеслам… Слава Богу, жена его Агафья Грушецкая умерла при родах и уже не произведет потомства, прости, Господи. Да и сынок их Илья почти сразу умер. А вот вторая жена его Марфа из дома Апраксиных бесплодна…
– Вовремя Бог призвал к себе Михаила да Иоанна Алексеевичей. И я слышал от лекаря Герштейна, что и сам Федор-то не больно здоров, – пробасил Лев Кириллович. – Можно и помочь ему… – тихо произнес Тихон.
– Вот тогда в наследниках останется один Петруша, – поддержал его Петр Кириллович. – И хорошо, что сестра Наталья крепко его в своих руках держит. По совету Федора Алексеевича приставили к нему учителем Никиту Моисеева, сына Зотова, подьячего приказа Большого Прихода.
– Никитка-то не шибко учен, – вступил в разговор молчавший доселе Федор Юрьевич Ромодановский. – Отколь у подьячего знания, окромя божественных? Вот он и учит царевича азбуке, часослову, Псалтырю да Евангелию. А еще неплохо петь на клиросе. Вот и все, чему он мог научить мальца. А признаться Никитке резона нет – вкусно ест да сладко спит. Слышал я, к хмельному пристрастен…
– Недавно мне пьяненький дьяк сказывал, что этот сопляк с ним вытворяет, – заговорил Петр Кириллович. – Когда нужно было заниматься, подьячего обвязали веревкой вокруг пояса, а другой конец веревки привязали к дереву так, чтобы он не смог убежать. Бросили ему дерюжку и поставили баклажку с сивухой. А сам Петр заместо занятий убежал к своим потешным войскам. А то убежит охотиться с соколом.
– Вот и ладно, – заключил Стрешнев. – И пусть занимается, чем придется, только бы не учился управлять государством. Мы уж заместо него…
– Да у него еще под носом не высохло, а уж такое начал вытворять, что сказать срамно, – заметил Лев Кириллович. – Мне Брошка, постельничий, что рассказал. Алексашка, пирожник, коего Петр на базаре подобрал и сделал свои адъютантом, мылся с Петром в бане. Так вот, когда царевич мылил тому спину, он зашел сзади и…
– А тот что? – усмехнулся Ромодановский.
– Кряхтел только, – махнул рукой Лев Кириллович.
– Так вот и ладно, – начал рассуждать Петр Кириллович. – Надо воспользоваться этим. Ты, Федор Юрьевич, в хороших отношениях с царевичем. Придумай что-нибудь по этой его слабости. Пусть уж лучше девок топчет, чем делу обучается. А я поговорю с сестрой, чтобы она узду с него не снимала.
– Может, еще кому-то с тобой поехать? – спросил Тихон Стрешнев. – Мало ли, что…
– Справлюсь сам, – отмахнулся тот.
– Бывай здоров, – поцеловал хозяина Федор Юрьевич Ромодановский. – Помогай тебе Бог!
– Ты там с ней построже, – напутствовал Лев Кириллович. – Она – младшая сестра, должна слушать старших братьев. Немудреное дело родить царевича, мы с тобой ей вместо отца, ослушаться не может.
