Терялись дьяки, не ведали, как и быть.

Минин же без долгих раздумий молвил:

— Дворянам — на воеводский смотр, стрельцам — к Акиму Лагуну, пушкарям — к пушкарскому голове. Коль кто в стрельцах ходил, должон ведать стрелецкую службу — и как берендейку порохом и дробом снарядить, и как бердышом искусно биться, и как пищаль проворно зарядить. А коль ходил в пушкарях — там своя наука, но ежели запал от затравки не отличит — гнать взашей. Жалованье — истинным служилым людям, но и его выдавать не с кондачка. Многие мелкопоместные дворяне неведомо откуда явились. Слово к делу не пришьешь. Пусть поручителей находят, а засим письменное обязательство, дабы без шатости служить Ярославскому Совету и со службы не сбегать.

У дьяков челюсть отвисла. Вот те и говядарь Куземка! Одним махом разрешил наисложнейший вопрос.

Другой пример. В обычных условиях дьякам надобилась уйма времени, дабы провести описание земель. Минин же в считанные дни разослал дозорщиков в Суздаль, Кинешму, Торжок…

А сколь других важных дел проворачивал Кузьма Захарыч! И проворачивал их с волостными старостами, целовальниками и «лучшими» людьми, приглашая их в Совет, прежде чем приступить к сбору средств в той или иной волости. А когда требовалось решать более важные вопросы, Кузьма Захарыч вызывал в Ярославль местных представителей и требовал, чтобы «сословия» снабжали их письменными поручениями. В таких случаях города получали наказ «по всемирному своему совету присылать из всяких чинов людей по два (и по три) и совет свой отписать за своими подписями».

Не было недели, чтобы выборные с мест не приезжали в Ярославль. Минин и Пожарский либо задерживали их при себе, либо отпускали домой с поручениями.

Глава 5

СТРЯПЧИЙ БИРКИН

Наплыв богатых дворян в Ярославль не шибко радовал Дмитрия Пожарского. Сии дворяне не запамятовали о своем унижении в подмосковных таборах и домогались особого положения в Ярославском Соборе. Их притязания привели к неурядицам и хуже всего (чего особенно опасался Пожарский) к распрям, которые произошли после того, как в Ярославль прибыла казанская рать в челе с дворянином Иваном Биркиным.

Дворянина отменно ведал Минин.

— Сей стряпчий, — рассказывал он Дмитрию Михайловичу, — служил в Нижнем воеводе Андрею Алябьеву. Зело шаткий человек. То служил Василию Шуйскому, то принялся угождать тушинскому Вору, а потом, не получив от него никакой выгоды, вновь отшатнулся к Шуйскому. Когда же у царя пошли дела худо, стряпчий опять изменил ему и пристал к Ляпунову. Прокофий же отослал его в Нижний, дабы тот привел ополченцев. Но в Нижнем Биркина сразу раскусили, как человека корыстного и ненадежного… Промахнулся ты с ним, Дмитрий Михайлыч.

Минин славился своей прямотой, а посему он не постыдился неодобрительно отозваться о промахе воеводы, который приключился в Нижнем Новгороде.

Когда Пожарский изведал, что в Нижний прислан человек от самого Ляпунова, то живо им заинтересовался.

Иван Биркин умел себя преподнести:

— Прокофий Петрович, сродник мой, вверил мне важное дело — поднять на борьбу с ворами всё волжское казачество, возмутить на поляков и литву Нижний Новгород и Казань. Нижний уже зело возмущен, в Казани действуют мои люди, а посему казанцы намерены выступить с почином нового ополчения.

Дмитрий Михайлович всегда питал доверие к Ляпунову: тот ненадежного человека по волжским городам не пошлет, и он назначил Биркина одним из своих помощников, и вскоре направил его в Казань, дабы тот создал в «Казанском царстве» крепкую рать и привел ее в Нижний Новгород. Сопутствовали Ивана Биркина смоленские дворяне во главе с Иваном Доводчиковым и местный соборный протопоп Савва.

Все произошло в сутолоке, в течение нескольких дней, когда предупреждающие слова Минина были восприняты без должного внимания.

— Не верю я Биркину. С гнильцой человек.

— Поглядим, Кузьма Захарыч.

Не по душе был Минину ляпуновский посланник. Тот повел себя в Нижнем вызывающе: наставлял и поучал воеводу Алябьева, совался во все его дела, призывал воеводу выгнать из Земских старост «мясника» Куземку.

Алябьев слабо защищался, норовил дать отпор нахрапистому стряпчему.

— То не в моей воле. Старостой и судьей выбрал Минина сход.

— Кой сход? — орал Биркин, и тяжелое лицо его с узким хрящеватым носом и набряклыми щеками становилось багровым. — Сход мясников и извозчиков! Да им ли власть выбирать?

Брызгал слюной Биркин. Проглядел его Дмитрий Михайлович. Казань «по заводу» дьяка Никанора Шульгина отказала в подмоге нижегородскому ополчению. На сторону Шульгина переметнулся и Биркин, недовольный первенством Пожарского и Минина в Нижнем.

Это был нешуточный промах Дмитрия Михайловича. Нынешнее Ярославское Земское правительство возлагало большие надежды на поддержку Казани. В грамоте к свейскому королю Пожарский особо подчеркивал, что на его стороне выступают города Московского и Казанского государств. Казанцы, как и нижегородцы, полагали себя зачинателями повстанческого движения и намеревались занять в Ярославле подобающее место.

Казанское ополчение входило в город без должного почета. Его не встречали ни колокольным звоном, ни хлебом-солью. Тут уж постарался Василий Морозов. Он, бывший казанский воевода, так и не мог простить убийства боярина Богдана Бельского и захват власти дьяком Шульгиным. Казань навсегда останется в его памяти «злым, ордынским городом». Вот и ныне Иван Биркин заявился в Ярославль с татарским головой Лукьяном Мясным.

Однако Морозов не ведал, что Биркин еще по дороге в новую столицу всея Руси крупно повздорил с Мясным, ибо оба помышляли стать во главе казанского ополчения.

Среди татар было два десятка князей и мурз, около пятидесяти мелкопоместных дворян. Биркин посулил татарской коннице златые горы.

После холодного приема ярославским воеводой, разобиженный стряпчий направился к Пожарскому. Уж этот примет надлежащим образом: не зря ж, поди, в Нижнем Новгороде своим сотоварищем назвал.

— Митрий Михайлыч, здрав будь! — распяливая зубатый рот в радостной улыбке и растопырив краснопалые руки, двинулся к воеводе Биркин.

Но Пожарский ни лобзаний, ни объятий не принял. Спросил сухо:

— Почему в Нижний казанскую рать не привел?

Биркин принялся себя обелять:

— Послал ты меня с протопопом Саввой. Он же смуту в Казани затеял, мыслил занять митрополичий престол. Такая свара поднялась, что народу было не до ополчения. Едва уняли мы с дьяком Шульгиным замятню. Честных-то людей в Казани — раз, два — и обчелся.

Пожарский усмехнулся: облыжные речи сказывает Биркин, себя выгораживая. Доподлинно известно, что протопоп Савва и не мнил замахиваться на казанский престол, который когда-то занимал владыка Гермоген, а ныне — митрополит Ефрем.

— Долго же ты, Иван Иваныч, замятню унимал. Мы уж и не чаяли, что в Ярославль придешь. Аль любовь к отечеству взыграла?

Стряпчий, как будь-то, не замечал насмешливого тона Пожарского. Он и не помышлял выступать из Казани: вольготно и сытно в ней жилось. С дьяком Шульгиным так спелись, что водой не разольешь. Но когда Биркин изведал, что в Ярославль стекаются ополчения, чуть ли не со всей Руси, и что там собирается всерусский Земский собор, стряпчий спохватился. Когда-то он был у истоков нижегородского земского ополчения. Пожарский назначил его своим помощником. (Как же! Посланник Ляпунова!). И вот теперь приспела пора вернуть свое высокое звание, дабы показать всем, что он не последний человек ополчения, и ни ему ли быть одним из вождей Совета всей земли.

— Как же не взыграла, Митрий Михайлыч? Не я ль со сродником своим Прокофием Ляпуновым на злых ворогов ополчился, не я ль с тобой в Нижнем земскую рать сколачивал? Кровь в жилах кипит!

— Ну-ну.

— Когда Совет?

— Дня через два.

На Совете стряпчий, облачившись в богатый цветной кафтан со стоячим козырем, опираясь узластой рукой на рукоять сабли, важно изрек: