Некоторые воспоминания похожи на хорошо составленный яд, и с каждым своим возвращением они отравляют стыдом и болью все сильнее. Но память Герина фон Штоллера хранила столько отвратительных подробностей и событий, что он научился легко и непринужденно избавляться от чувств, вызываемых ими. Еще недавно для этого надо было идти в лес, прихватив Френца и грибное зелье. А теперь можно просто переключиться — и все человеческие чувства опадали неважной шелухой. Оставалась лишь цель, и бесконечный бег к ней.
Он медленно раздевался, снова делая это, снова по минутам забывая прошедшее, воспоминания выцветали, становясь информацией, надо было лишь запомнить, что от Эштона никогда нельзя требовать той же безупречной вассальной преданности, что и от Френца, франкширец просто не знает, что это такое, он не дойстанский дворянин, да и отношения у них совсем не те.
Герин нырнул под одеяло и обнял безвольно расслабленное тело, погладил по животу, положил руку на член, отреагировавший на него даже во сне, и удовлетворенно вздохнул в теплую шею. Заманчивая мысль овладеть беззащитно-сонным Эштоном приятно покувыркалась в засыпающем сознании и растаяла: он более двух суток на ногах, и никакие адреналиновые вспышки, с завидной регулярностью окатывающие его последнее время, не способны заставить его сейчас пошевелиться…
Утром Эштон проснулся первым и завозился, пытаясь осторожно выбраться, Герин поймал его за горло и прошептал на ухо:
— А где мой утренний минет?
— Можешь… приступать… — злобно пропыхтел тот, все же выворачиваясь из захвата.
Герин фыркнул в подушку и снова заснул — на полчаса, пока Эштон не вышел из ванны и не содрал с него одеяло, и не приступил к тому самому минету, а потом перевернул на живот и отымел, шипя куда-то в спину: “Видишь теперь, как я тебя люблю? Видишь?.. Сволочь… убийца… люблю…”
— Сам такой, — хмыкнул Герин, кончив — одновременно с Эштоном и безумно опустошающе — и спихнул с себя сильное тяжелое тело, встал, подхватив, как обычно, револьвер из-под подушки, и ушел умываться. На пороге он обернулся: Эштон смотрел ему вслед с какой-то странной горечью, почти отчаянием. Герин самодовольно подмигнул ему и удалился, получив слабую улыбку в ответ.
Они ни разу не заговорили о том случае в подвале, хотя Эштон еще долго ждал, что Герин вернется к этому, повторит свои тогдашние претензии или, может, извинится, но тот все так же изображал идеального возлюбленного, и секс стал еще лучше, словно каждый раз они вместе подходили к какой-то грани и немножко переходили ее. Эштон сам бы с удовольствием сделал вид, что ничего не было, и обошелся бы без бездарных выяснений отношений, к которым он даже не умел подступиться, но все не мог избавиться от странного душевного яда.
Была уже весна и в тот субботний вечер все было идеально, как обычно, они занимались любовью у камина на мягких песцовых шкурах, а потом Герин опустился в кресло, а Эштон сел у его ног, прижался щекой к бедру и послушно пил терпкое красное вино из его рук. Да, идеальность зашкаливала, становясь болезненной, и Эштон не смог больше выносить этого.
— Я хочу уехать, — сказал он.
И ничего не произошло, Герин лишь удивленно вздернул бровь и провел пальцем под его подбородком.
— Я хочу уехать, — срывающимся голосом повторил Эштон, — я больше не могу выносить эту страну, и этот кошмарный холод, и вашу проклятую политику…
— И меня? — мягко спросил Герин.
— И тебя и твоего Френца! — закричал Эштон, вскакивая, он снова вспомнил подвал, свой выстрел, и то, как живое становится отвратительно мертвым, и своих расстрелянных служащих, и мертвого теперь капитана, насилующего его рядом с их трупами, и трупы на улицах сожженного Дирзена, его затрясло, и он повторял, стуча зубами от холода в жарко натопленном помещении: — Я хочу вас забыть, я хочу все забыть…
“Это так хрупко”, — подумал Герин.
Эштона сильно прижали к горячему твердому телу:
— Тихо, тихо, дорогой, ты уедешь, ты никому не обязан, уедешь и все забудешь, тихо, — говорил Герин, заставляя его снова опуститься на пол.
И Эштон рванулся из кольца держащих его рук и упал на пол, когда его тут же отпустили, он не стал подниматься, съежился, уткнувшись лицом в стиснутые кулаки. Ему снова стало холодно, и он постыдно обрадовался, когда Герин не ушел, утомившись мерзкой сценой, а скользнул успокаивающе рукой по спине в сторону задницы, и принялся наглаживать бездарно выставленные ягодицы. Он подобрался поближе к Герину, устроился головой на его коленях, судорожно впиваясь пальцами в его запястья, заглянул снизу в лицо и вдруг попросил:
— Поехали со мной, Герин, пожалуйста…
— Эштон…
— Ты же все сделал, как хотел, — поспешно перебил его Эштон, пока не прозвучало окончательное “нет”, — пусть эта страна живет без тебя дальше, разве ты не отдал все свои долги? — его любимый задумчиво хмурился, и он, вдохновившись, продолжал:
— Помнишь, ты говорил, что хотел бы жить в Новом Свете? Я нашел прекрасную страну, Сагенею, очень перспективная, хочешь, я выведу твой капитал так, что никто не найдет и следа, ты будешь свободен… Там есть горы и океан и джунгли, как ты мечтал, и, говорят, какие-то древние развалины еще не все отрыли…
— Наследие исчезнувшей цивилизации майранне, — тихо сказал Герин, лицо его странно переменилось, став будто моложе. — Но тогда как же тебе удастся все забыть — с моей гнусной личностью под боком?
— Я буду преодолевать себя, — ответил Эштон, неверяще улыбаясь. — Каждый день буквально.
========== Часть двадцать третья: Прощание ==========
***Френц и легенды.
— Френци, мне кажется, Великий Вождь хочет свести меня с ума, — Герин изобразил бокалом мертвую петлю. — Вообрази, он заявил, что намеревается отметить годовщину Победы большой амнистией, — рейхсляйтер на несколько секунд замолк, вглядываясь в коньячные глубины, а потом рявкнул: — Вот как это понимать, а?! Меня чуть кондратий не хватил, когда я эту ересь услышал!
— Герин, ну что ты так волнуешься, ну не хочешь ты никого амнистировать, так давай всех расстреляем по-быстрому, никто и не заметит, клянусь, — Френц с самым преданным выражением лица подался вперед и для убедительности прижал руку к груди. В руке был тоже бокал, и Герин с любопытством проследил за его полетом на пол. Френц встал, решительно раздавил осколки каблуком и повторил: — Клянусь, мой дорогой рейхсляйтер. Можешь даже самолично ликвидировать кого-нибудь особо неприятного, если тебя это успокоит.
— Амнистия, — прошептал Герин. — Вокруг одни идиоты. На кого Родину оставлять, Френци? Оглянуться не успеешь, а они наводнят тут все уголовниками.
Френц опустил глаза и все понял, он вспомнил, как давным-давно, три года назад, в другой жизни, во франкширском поместье барона фон Тарвенга, Герин улыбался вот также отрешенно и смотрел вдаль, словно видел перед собой распахивающиеся волшебные горизонты, прекрасный новый мир, ложащийся к его ногам. Товарищ Тарвенг, Великий Вождь, был тогда лишь хитрым политиком, закулисным интриганом. А сам Френц — мальчишкой-гусаром, отчаянно желающим попасть в легенду. “А я?” — подумал Френц, эти два слова когда-то оказались для него чудесным ключиком, открывшим двери в эту легенду, в кровавый и зловещий эпос, достойный безумных предков. Сейчас Герин отряхивал ее, словно прах, главный герой покидал сцену, и Френц знал, что с ним уйдет ослепительный блеск свершающейся на глазах истории, игра превратится в будни, загадочные пустыри — в помойки, а кровь обернется бурой грязью и бессмысленной виной.
— Да, — сказал Френц, — чую запах разложения. Никак блядь Родина сдохла?
— Да, ты прав, амнистируем политических. Это вольет свежую кровь в наше унылое существование, — оживился Герин. — Много их у нас?
— Мало.
— Жаль. Но амнистия есть амнистия.
Френц дернул звонок, вызывая прислугу, и отошел к окну, пока убирали осколки. Ночной сад тянул к небу изломанные черные лапы, шел мокрый снег. “А я?” Он прислонился лбом к стеклу и подумал, что завтра надо встретиться с рейхсминистром здоровья нации, и еще про финансирование полиции, и опять же — амнистия… Интересно, чем займется Герин в своем очередном прекрасном новом мире?
