========== Часть первая: Как поймать ==========

Эштон любовался осенним снегом и летящими по ветру черными листьями. И улыбался. Сегодня он стал начальником департамента планирования в Министерстве тяжелой промышленности, и радость рвалась из него сияющей волной.

Жизнь удалась, думал он, выходя на улицу. Услужливый швейцар распахнул двери и раскрыл зонт, провожая его до машины. Эштон стал самым молодым директором за всю историю их замшелого Министерства — всего тридцать пять лет. И самым красивым — самодовольно отметил он, поймав свое отражение в затемненном окне машины.

Резкий порыв ветра вывернул зонт и сбил фуражку швейцара, распахнул модный тренч новоиспеченного директора и разметал его темно-русые волосы. Эштон картинно задержался, окидывая взглядом бегущего привратника, склонившегося в полупоклоне водителя, придерживающего ему дверцу, трепещущий на ветровом стекле красно-желтый листок клена…

— В клуб, — сказал он, усевшись.

Сегодняшний вечер следует отметить как-нибудь иначе, чем обычно (работа до ночи, получасовый визит к содержанке или в веселый дом на обратном пути, и все). Нет, он поедет в клуб, не без приятственности пообщается с нужными и влиятельными людьми, а по дороге домой заедет на часок к содержанке или в веселый дом. И это будет, как вечер перед выходным.

Уже заходя в клуб, он обернулся, словно уцепившись за что-то, и встретился взглядом с идущим по тротуару мужчиной. Тот был строен, широкоплеч и оборван. Волосы у него были непривычно светлые, а глаза — непривычно темные. “Беженец”, — подумал Эштон с легкой брезгливостью и прошел внутрь.

Все шло просто замечательно. Эштон удачно продул партию в вист товарищу военного министра, а под стаканчик виски позже — обсудил с ним перспективы танкостроения. К нему постоянно подходили с поздравлениями и многозначительными разговорами. Власть и популярность плескались и кружились вокруг, а все эти потомки старых фамилий уважительно говорили с ним, обтекая его щедрой и любезной волной.

У Эштона не было звучной фамилии, его отец был скромным чиновником в министерстве образования, мать — купеческой дочерью. Но сам он словно с рождения был предназначен для большего: всегда лучший, всегда в центре внимания. Он был благодарен родителям, сумевшим обеспечить ему блестящее образование, и непременно навещал их не менее трех раз в году: на дни рождения и Рождество. Хотя ничего уже давно не связывало его с этими людьми, кроме ежемесячно высылаемых им денег.

Клуб он покидал весьма довольный проведенным вечером.

На ночной улице было необычайно тихо, даже ветер улегся. И взгляд его снова наткнулся на давешнего беженца. Тот медленно выходил из-за угла, опустив голову. Вся его фигура — красивая и сильная — выражала безысходную усталость. Шаг беженца все замедлялся и замедлялся, пока совсем не замер. Он сел на ступеньки, закрывая руками лицо.

Эштон закурил, оправдывая перед собой задержку. Ему захотелось окликнуть беженца и посоветовать ему не задерживаться, если не хочет получить по шее. Но пока он зажигал сигару, на улицу выскочил швейцар и пнул беднягу в бок, рявкнув: “Пшел вон, подонок”.

Беженец вскочил и попятился, глядя на них так, словно совсем еще не привык к тому, что его гонят от дверей, в которые он и не стучался. И Эштон снова удивился, какие темные глаза у этого дойстанца. Дойстанцев было немного на улицах столицы, беглецов от жестоких последствий гражданской смуты в их стране, и Эштон, конечно же, никогда не заглядывал им в лица. А у этого лицо оказалось красивое, словно выточенное искусным скульптором из светлого камня.

— Охолони, милейший, — Эштон махнул рукой швейцару, указывая на двери — пост, мол, там.

И подошел к застывшему беженцу:

— Чего отираешься здесь, приятель?

— Работу искал, — ответил тот. И по тому, как чисто звучала его тихая речь, и с каким привычным достоинством развернул он плечи, Эштон понял, что провести часок в гостинице можно не предлагать. Из благородных, откажется. Но красив, зараза. Лет тридцать, в самом мужском соку, Эштон как раз таких любил.

— Не нашел? — спросил он, затягиваясь.

— Нет.

— Не в том районе ищешь.

Дойстанский беженец молчал, глядя мимо.

— Или не привык работать руками? — сам не зная уже зачем, донимал его Эштон.

— Привык. Просто, видите ли, любезный господин, там мало платят.

— Зачем же тебе много денег… приятель?

Мужчина остановил на нем темный взгляд, словно что-то решая, а потом спросил в ответ:

— Зачем вам беспокоиться о таких вещах… любезный господин?

И Эштон внезапно вдохновился:

— Понимаете ли, я — директор министерского департамента, и очень много работаю, мне нужен второй секретарь, который мог бы самоотверженно просиживать со мной по шестнадцать часов в сутки. А вы, я вижу, образованный человек и джентльмен, и мне кажется, я могу положиться на вашу честность и трудолюбие.

Лицо беженца дрогнуло, он недоверчиво покачал головой:

— Вы смеетесь надо мной… у меня нет разрешения на работу, да и запрещено иностранцев брать в государственные учреждения.

— Это все решаемо, друг мой, но удовлетворите мое любопытство: для чего вам так нужны деньги?

— Моя сестра и мать… они тяжело больны, мне нужны деньги на докторов и лекарства, — тихо сказал он и отвернулся.

Мать и сестра, подумал Эштон, я оплачу им лечение, а в благодарность получу дешевого личного секретаря и его крепкую задницу. Ты ведь не пожалеешь этого для своей семьи, парень?

— Вас не обязательно брать в министерский штат, я же могу нанять личного… лакея.

Дойстанец еле заметно дернулся от этого слова, но сказал лишь:

— Спасибо.

— Как ваше имя? — спросил Эштон, протягивая визитку.

— Герин.

— Герин фон … ? — усмехнулся Эштон.

— Просто Герин. Герин Штоллер.

— Вот как, просто Герин. Явитесь завтра к восьми в здание министерства тяжелой промышленности, вам выпишут пропуск.

— Спасибо, господин директор… а вы не опасаетесь, что я дойстанский шпион?

— Вы знаете, — засмеялся Эштон, — я был бы этому даже рад. Ведь это так забавно — самолично разоблачить дойстанского шпиона.

Герин слабо улыбнулся, поняв, что под этим эвфемизмом крылось предупреждение о грядущей детальной проверке.

Эштон махнул рукой, подзывая машину, и последним, уже хозяйским взглядом окинул мускулистое тело своего будущего развлечения. Но тот не понял выражения, мелькнувшего на лице неожиданного благодетеля, он лишь благодарно склонил голову, прощаясь. Ведь Герин фон Штоллер и в самом деле был образованным человеком и джентльменом, а вовсе не шпионом. И даже представить себе не мог, какие планы на него строились.

Черная машина тихо прошуршала, удаляясь. Герин засунул руки в карманы, пытаясь согреться, и поспешил домой, мечтая, как обрадуются женщины, когда он скажет, что нашел работу. Про лакейскую должность он говорить не будет… Зато можно будет купить теплых вещей и побаловать их чем-нибудь вкусным, а не только лекарствами. Да и что такого особенно низкого в том, чтобы побыть в услужении? Куда более унизительно торчать целый день у дверей биржи, ожидая, что тебя среди прочих наймут за гроши дробить камни или таскать мешки, если повезет. Невольником на рынке себя чувствуешь, ей богу. А вдруг все, что говорил этот Эштон Крауфер — жестокая насмешка? Нет, он пока никому не расскажет об этой странной встрече, похожей на чудо. Но так хотелось, чтобы все оказалось правдой, и уже завтра он сможет трудиться в тепле, за твердый оклад.

========== Часть вторая: Как привязать ==========

Утром ночной разговор показался Герину бредом воспаленного от долгих мытарств сознания. Он минут пять вертел между пальцев поблескивающую золотым тиснением визитку. Эштон Крауфер, директор департамента планирования. Господин директор вчера был явно навеселе и жаждал дружеского общения со всем миром.

Он и не вспомнит меня, подумал Герин.

А потом принялся мучительно совмещать в сознании свои единственные приличные брюки и пиджак. Пиджак был спортивным, а брюки — от смокинга… хорошо хоть модернового, без лампасов… Все равно — гнусность какая — поморщился он и засобирался с ведрами за водой.