— Пятиминутка ненависти еще не закончилась… Эрстен.
— Господи, — шипит сквозь зубы Эштон. — Неужели вам мало развлечений с этими вашими врагами народа? Наслаждаетесь своей абсолютной властью?
— При чем же здесь власть, да еще и абсолютная? Я даже отодрать вас не могу как следует за ваши выкрутасы.
— В каком смысле отодрать? — заинтересовался Эштон. То, что Френц не имел, оказывается, возможности его мучить иначе, чем своим присутствием, внезапно превратило отвратительные издевательства в практически беззлобную пикировку.
— Во всех.
— А я бы вас… отодрал…
— Вот как? Начинайте, — Френц нахально уселся на кровать и похлопал по своим бедрам.
— Это была шутка, вы меня абсолютно не привлекаете.
— Неужто вы так жестоко решили выебать меня прямо в душу?
Френц подался к Эштону, сдавил раненное плечо, не сильно, но слабая ноющая боль грозила перейти в острую при злом движении, алые глаза неотрывно смотрели в светло-карие, а потом он впился жадным поцелуем в губы Эштона, сминая и кусая.
Эштон стонет и выворачивается, пытаясь ударить его здоровой рукой, а больную сторону прожигает медленным выстрелом.
Френц оттолкнул его и встал: глаза Эштона сейчас огромные и темные, как у дойстанца, рот воспален, а на рубашке выступили пятна крови. Френц поднимает ладонь, белая офицерская перчатка тоже испачкана кровью.
— Ваша тупость так похожа на верность, что вызывает невольное уважение.
— А ваша тупость, — хрипло отвечает Эштон. — Так похожа на предательство, что невольно тошнит.
Краски покидают и без того бледное лицо Френца:
— Это не так, — говорит он, ухмыляясь нервно и зло. — Вы ничего не значите. Для моей верности. И для него тоже. Вы просто временная подстилка, две мокрых дырки.
И Френц уходит, а Эштон не знает, что сказать ему вслед: жестокие слова карателя кажутся в тот момент правдой. За целую неделю Герин не находит и пяти минут, чтобы его навестить. Больной, он для рейхсляйтера бесполезен. “Пятиминутка ненависти”, — вспоминает он. Вот Френц нашел время потешить свое чувство.
Эштону становится хуже, но он упорно заставляет себя бороться со слабостью, есть все, что принесут, и выходить в больничный парк. Надо выздороветь, думает он. И тогда я возьму так любезно изготовленные для меня документы и покину эту страну, как можно дальше, и больше никогда не увижу ни одного похотливого дойстанского ублюдка, норовящего распять тело и вывернуть для забавы мне сердце.
На одиннадцатый день он нашел на скамейке в парке вчерашнюю газету и с постыдной жадностью пролистал ее в поисках знакомого имени. И обнаружил: на второй странице, в статье о внешне-политических успехах. Герин был в Альбионрихе, поэтому он не мог к нему приходить. Надежда горячо запульсировала в его груди, он позволил ей там жить. И через два дня, у той же скамейки, любимый стремительно вышел ему навстречу, черные глаза его счастливо смеялись, а уголки губ вздрагивали, пытаясь хранить серьезность. И боль перестала пульсировать в груди Эштона и растеклась теплом по всему телу.
Когда Эштон покидал клинику, он еще раз увидел Френца: тот ледяной статуей застыл у окна, а рядом Герин изучал черную папку, еле заметно, но кровожадно усмехаясь. Френц пустым взглядом скользнул по Эштону, без обычной насмешки его лицо стало картинно-чеканным и пугающим. И они сейчас были похожи, как братья: два северо-дойстанских аристократа, древняя кровь разбойников и убийц. Эштон остановился, как вымороженный, но Герин поднял голову и снова преобразился радостью, а в глазах Френца мелькнули растерянность и боль, и он поспешно отвернулся. Никто не заметил его резкого движения: Эштон с Герином смотрели друг на друга, а затаившаяся по углам охрана — бдила окрестности.
========== Часть двадцатая: За долиной теней сверкает страна ==========
— Кофе, господин Ансалис, — Эштон просыпал полную горсть масляно блестевших зерен обратно в корзину и с усмешкой взглянул на своего собеседника. — Это наше прекрасное прошлое и настоящее… но будущее — за высокотехнологичной промышленностью.
Господин Ансалис, местный магнат, недоверчиво сощурил свои лакированные, словно нежареный кофе, глазки:
— И вы правда полагаете, что сможете конкурировать с производителями Старого Света?
— Полагаю, — Эштон слегка пожал плечами и вышел из-под навеса.
Отсюда, с гор, открывался сумасшедший вид на бескрайнее небо и ярко-синий океан, вид, от которого у него до сих пор захватывало дух. В Дойстане небо похоже на свинец, а земля раздавлена его тяжестью. С уступов сбегали принадлежащие ему низкорослые плантации, к восточной границе владений подбиралась пышная пена джунглей, и над ней полупрозрачными ажурными грибами возвышались какие-то огромные деревья. Названия их Эштон не знал, но уже привык называть эти горы и это море — “наши”, словно на самом деле был урожденный сагенеец, только долгое время живший в Старом Свете. Он даже говорил специально с легким франкширским акцентом — считающимся в Сагенее шикарным прононсом их бывшей метрополии.
“Там, за пиками Ада, За долиной Теней сверкает страна Эльдорадо”, — насвистывал популярный вальс Эштон, самодовольно окидывая взглядом принадлежащие ему земли.
***В Дойстане он тоже быстро подхватил столичное произношение и начал сходить за своего. Экзотический красавчик — говорили о нем за спиной и в лицо, и он видел откровенный интерес в глазах женщин. Дойстанцы были холодным народом, и ни одна женщина ни разу с ним не пофлиртовала в той милой и необязательной манере, как это делали его соотечественницы. И ни один мужчина не посмотрел на него с желанием — как будто все содомиты служили у них в специальных войсках. Таковы они были всегда, Эштон помнил это их сдержанное обхождение по прошлым командировкам, но не обращал внимания ранее, а теперь же благодарил бога за невыразимую словами сексуальную отмороженность этой нации.
— Тебя не осудят, — спрашивал он, садясь на огромную кровать в апартаментах Герина. — За порочную связь с мужчиной?
— Это никому не придет даже в голову, — ухмыльнулся тот, заставляя его лечь и уткнуться лицом в подушку. — Кроме таких же любителей крепкой волосатой задницы.
И с оттяжкой хлопнул по упомянутому месту.
— У меня не волосатая, — оскорбился Эштон, вжимаясь пахом в упругий матрас, и внезапно вспомнил, как давным-давно, во франкширской гостинице Герин называл его задницу тощей, а он точно так же обижался.
— Не волосатая и не тощая, — согласился Герин, целуя его в копчик: он вспомнил то же самое. — Мускулистая и ээ… пушистая!
— Пушистая, значит, — фыркнул Эштон, с осторожностью пытаясь перевернуться.
Герин убрал руки, опасаясь, видимо, помешать, после больницы он обращался с любовником как с хрустальным.
— Это правда, Эштон, ты не видишь, а твою совершенную попу покрывает такой пушок… и он золотится под солнцем. Жаль, это зрелище радовало меня лишь пару раз.
— Как романтично, — Эштон покраснел. — И верно, мне редко удается посверкать голой задницей на солнце, постоянно какие-то нелепые препятствия… о, Господи, — выдохнул он: Герин облизнулся, выслушивая его тираду и глядя на призывно торчащий член, а потом медленно провел языком меж напряженных яичек и склонил голову набок, наблюдая за реакцией.
Квартира рейхсляйтера занимала последний этаж старинного дома в центре Бейрана и поражала странной пустотой. Словно здесь когда-то жила большая семья, но потом уехала, и квадраты от портретов и картин закрасили свежей позолотой и белилами, пустые проемы бывших зеркал и шкафов завесили драпировкой, а на месте удобной мебели разогнали одинокую стайку модернового гарнитура. Обжитыми были только спальня и кабинет с малой гостиной рядом. И, наверно, кухня и комнаты прислуги, кухарки и горничной, которым Эштон был представлен как “друг, который поживет здесь”. Как “другу”, ему были выделены спальня и своя гостиная, но они никогда не проводили время там, предпочитая комнаты Герина.
Во внутреннем дворе можно было гулять, там росли огромные липы и играли дети, Эштон выходил туда и приветствовал полупоклоном местных матрон, а с гувернантками обменивался любезными улыбками. За охраняемый периметр двора выходить было нельзя, только с телохранителем, у него был свой, но он прятался где-то, и не маячил все время перед глазами, как те солдаты в клинике. И это создавало хрупкую иллюзию обычной жизни, и Эштон быстро набирался сил: домашняя вкусная еда, кажущиеся нормальными люди вокруг, и Герин, изо всех сил демонстрирующий ему самую искреннюю любовь и заботу… Все это вернуло ему вкус к жизни и аппетит буквально на следующее после выписки утро, вот прямо за завтраком.
