…Им осталось всего три дня, а на четвертый Герин улетит. Дел у Эштона теперь совсем мало: основные направления он разработал, а если вдаваться в детали, то работы — непочатый край, но это он оставит другим. Эштон даже не знает, вернется ли он в свое министерство, он сделал для своей страны все, что мог, и ему хочется уехать отсюда, куда-нибудь на ленивый юг, начать новую жизнь, а с этим местом связано слишком много воспоминаний, и он знает, что не выдержит их груза без Герина.

Герин же, наоборот, загружен перед отъездом под завязку, его времени не хватает, он не может насытиться Эштоном перед расставанием. Как бы я хотел, чтобы ты поехал со мной в Дойстан, говорит рейхсляйтер, целуя ладони Эштона после секса. Но это будет ужасно для тебя. Здесь почти свобода, шепчет он едва слышно, почти курорт у нас с тобой, а там — обитель Фобоса и Деймоса. Но ведь ты можешь исчезнуть, уехать со мной, отвечает Эштон, сам не веря, что осмелился высказать настолько сокровенное желание. Нет, говорит Герин, нет, не сейчас. После победы есть шанс разрушить эту обитель, сменить злых богов, мои соотечественники напились крови и теперь, может, захотят мира и спокойствия, а кроме меня никто в правительстве не захочет остановиться, я заставлю их сделать это. Ты же будешь ждать меня, Эштон?

— Буду, — отвечает Эштон, — конечно буду, — и внезапно добавляет: — Через четыре года мне будет уже сорок.

— А мне тридцать пять, — фыркает Герин ему куда-то в район ключиц. — Но мы же не будем ждать так долго, я справлюсь со всем раньше.

Он улыбается, кончиками пальцев обводя твердые скулы франкширца, его четкие, красиво вырезанные губы, перебирает мягкие волосы. Эштон представляется ему теплым золотом в руках, а мир вокруг — сверкающей механической игрушкой, которую так легко заставить двигаться в нужную сторону. Всего лишь нажать несколько кнопок.

…Эштон был в своем кабинете, делал поправки в плане финансирования тяжелой промышленности. Занятие было одновременно приятное — так как любимое — и грустное: дела в этой области обстояли прескверно. В дверь заглянул Гюнт, младший экономический советник, исполняющий, фактически, роль его личного помощника, осторожно улыбнулся:

— Господин Крауфер, вам передали записку. С улицы.

Эштон удивленно вскинул бровь: кому это он понадобился? Хотя… Он же практически не выходит из закрытых помещений рейхсканцелярии, возможно, кто-нибудь из старых знакомых хочет что-то получить через него. Самое время: ведь рейхсляйтер завтра улетает. Он развернул записку: о встрече “по важному делу” просил Рентон, его министерский секретарь. Что за дело может быть к нему у парня? Никто ведь не знает, насколько он близок к власти, за пределами экономического отдела он всего лишь “местный консультант”. Но у него было время, поэтому он не ответил запиской, а решил спуститься лично.

Он вышел в общую приемную, народу здесь было немного, и Рентон, бледный, с лихорадочно блестящими глазами, сразу бросился к нему. Эштон ему кивнул:

— В чем дело, молодой человек?

— Господин Крауфер, вы найдете десять минут, пожалуйста, мне нужно поговорить с вами, но не здесь. Пожалуйста.

— О чем? — нахмурился Эштон, его секретарь выглядел странно.

Ему не хотелось никуда идти с Рентоном, но тот смотрел так тревожно, что Эштон подумал: а вдруг случилось что-нибудь ужасное с близкими парня, и он в силах будет помочь.

Они вышли за ворота дворца, направились в ближайшее кафе — с вычурной воздушной мебелью и приличной публикой.

— Так в чем же дело, — спросил Эштон, наскучив видом мнущегося напротив Рентона. И дернулся, когда тот крикнул в ответ:

— Предатель!

Эштон встал, собираясь уйти, он не намерен был оправдываться и вообще разговаривать с психом.

— Мы же знаем, — громко, и как-то глотая слова, говорил ему в спину Рентон, посетители смотрели на них со скандальным интересом. — Что вы помогаете дойстанцам разорять нашу страну, только вы могли провести это так тонко и всеобъемлюще…

— Глупый мальчишка! — Эштон в ярости развернулся уже у порога. — Вы бы, видимо, предпочли, чтобы нас прямо и неприкрыто разграбили, обрекая людей на голод?

Лицо у Рентона было растерянное, упрямое и странно отчаянное, когда он вскочил, выдергивая руку из-под столика, тускло блеснул револьвер:

— Не оправдывайся, предатель, тебя уже приговорили!

Эштон дернулся в сторону, раздался выстрел, он вывалился на улицу, но почему-то силы изменили ему, он прислонился к стене, ноги не держали, а онемевшее плечо и грудь вдруг разорвало запоздалой болью, он опустил глаза, увидел, что пиджак залит кровью, и начал медленно сползать вниз.

Вокруг вопили, а потом начали стрелять, раздавались дойстанские команды. А потом его подхватили и положили на носилки, санитар на ходу обрабатывал рану. И он повернул голову, пока его тащили куда-то, и увидел трупы, солдаты их стаскивали в кучу, и еще раненные, а среди них Рентон, мальчишка зажимал руками живот и орал, и черный автоматчик разбил ему голову прикладом. Все эти люди погибли из-за меня, подумал Эштон.

Его несли в военный госпиталь при дворце, и уже в коридоре над ним склонился Френц фон Аушлиц и рявкнул на северо-дойстанском:

— Не вздумайте мне тут подохнуть, тупой ублюдок.

— Какая трогательная забота, — прошептал Эштон на том же наречии, перед глазами все плыло от боли, и она была грязно-желтого цвета.

— Вы мне нахуй не сдались, — злобно ответил Френц. — Но этот придурок расстроится.

— Как вы быстро… отреагировали… всех убили…

— За вами следили, тупой уебок. Великая честь сосать хуй рейхсляйтера имеет и свои приятные стороны.

Френц заржал, и Эштон едва слышно произнес:

— Если я все же сдохну… то ваша мерзкая рожа — самое неприятное последнее зрелище… какое я мог бы только вообразить.

Френц развеселился еще больше, но отстал.

Когда его готовили к операции, прибежал Герин.

— Эштон, ты…

— Больно, больно, Герин, — сознание мутилось, ему вкололи множество обезболивающих, и он уже не замечал, что жалуется.

— Потерпи.

Эштон улыбнулся: ему показалось, что это Герин сильно сдавил его грудь, надо потерпеть, тогда его отпустят, боль пройдет, и все будет хорошо.

***

Очнулся Эштон уже в больнице, перевязанное тело ныло и стреляло при движении. Он слабо застонал, не сдержавшись, и оглянулся: палата была не похожа на дворцовую комнату, белая и квадратная, без всяких украшений на стенах, только окна забраны решетками в виде колючек. На тумбочке стояла фарфоровая ваза с синими фиалками. Наверно, его перевели в городскую больницу. Герин, наверно, уже уехал. Эштон лежал и смотрел на синее небо за окном, синие цветы в вазе, а через пару часов двери палаты раскрылись, и вошел пожилой доктор.

— Ну-с, батенька, как самочувствие, — спросил он по-дойстански.

— Где я?

— Бейренская Университетская Клиника, — усмехнулся доктор.

И Эштон в шоке закрыл глаза: он был в столице Дойстана.

========== Часть восемнадцатая: Интриги судьбы ==========

— Значит, можно выписывать прямо сейчас, доктор?

— Несомненно, товарищ Штоллер.

— Прекрасно. Вы не могли бы нас оставить на некоторое время?

Почтенный доктор с готовностью покинул собственный кабинет, и Герин запер за ним дверь. А потом скользнул Эштону за спину, осторожно потянул наверх, заставляя встать с кресла. Эштон, ослабленный, с темными кругами под глазами и в серых больничных тряпках, возбуждал его так же, как здоровый и в дорогой одежде… А лучше вообще без нее. Он развязал пояс пушистого халата, запустил руки под рубашку, оглаживая поджавшийся живот, быстро приласкал кончиками пальцев пах — Эштон только коротко выдохнул, подставляясь — и принялся стягивать с него халат. Аккуратно, чтобы не причинить боли.

— Не надо, — Эштон вывернулся и повернулся к нему лицом, запахиваясь снова.

— Почему? — Герин погладил его по внутренней стороне бедра, медленно поднимаясь к внушительно взбугрившейся промежности. — Ты же хочешь.