Он уже не помнил, когда это началось — может быть, когда они пробрались в Дойстан, не потеряв ни одного из своих шести самолетов и решили не возиться с безнадежным отловом полезных членов правительства, а сразу уничтожить всю политическую верхушку нового Дойстана? “План переворота безумен, — сказал тогда Герин. — Мы все здесь можем подохнуть, утянув за собой множество ублюдков, а можем всех прогнуть под себя и отправить на тот свет множество ублюдков. Выбор велик, а путь один.”

Им повезло — лесной лагерь с посадочной полосой оказался заброшен, они обустроили там базу и прождали два дня до открытия исторического съезда. Перед вылетом вся его команда упоролась коксом, кроме него самого.

Френц смеялся в его наушниках: “Это точно — геенна блядь огненная! Мы принесли ад на землю, Герин. Мы демоны, еби меня конем, Герин, мы блядские демоны.” Конечно же, они не собирались выжигать все живое, но пришлось ударить по войскам — в нескольких местах, и спалить площадь, и негасимый небесный огонь распространился везде. И Герин улыбался, закладывая вираж над огненной бездной, в которую превратился небольшой околостоличный городок со всеми жителями, в его голове гремел хор: “Аллилуйя!”, и он знал, что это из оратории “Мессия”. Они приземлились на главную площадь городишки, все были уже мертвы, везде скорченные трупы мужчин, женщин и детей, и тогда он вдохнул ледяного блаженства с ладони Френца, с крышки его портсигара. И, хотя хотелось вдумчиво побиться головой об фюзеляж и повыть, он сказал, смеясь: “И послал я ангелов, и возмездие мое со мной”.

“Мы твои ангелы, Герин!” — пылко воскликнул самый младший из его летчиков.

Остальные молчали, но смотрели так, что прикажи он сейчас им перерезать друг друга тупыми ножами — начали бы резать, — почему? — в тот момент он перестал понимать их и больше никогда не смог.

“Не богохульствуй, мой ангел”, — ответил он, и все развеселились. Веселый порошок, да.

Наверно, это началось тогда?

Или тогда, когда они на обратном пути наткнулись на бронепоезд и расстреляли его в упор? Им снова повезло, Герин удачно разворотил бомбой морду поезда, остальное они выжгли сквозь пробоину. И выловили целых двух влиятельных членов правительства и покосили пулеметами всех остальных, пока те обгорело метались, и снова не потеряли никого из своих, как заговоренные.

— Что нам с ними делать? — спрашивал Френц, формируя две белые дорожки на блестящей крышке портсигара.

— Убедим сотрудничать, друг мой, — Герин склонялся и снова вдыхал этот холод.

— Они готовы, Герин, уже готовы на все…

— Это все ложь, Френци, человека надо совсем сломать, чтобы он был готов на все, — отвечал Герин, наблюдая за двумя черными собаками: они сверкали кровавыми глазницами и непотребно размножались, и никто больше их не видел.

— И как ты предлагаешь это сделать?

Герин улыбался, чувствуя, как его сознание растекается холодной тонкой пленкой по вселенной в сладостном с ней полу-единении.

— Сломать человека легко, — мягко отвечал он. — Непрерывное унижение и насилие, физическое и сексуальное, — и главное, это, конечно, сделать членом коллектива… дабы знал свое место… и подчинялся правилам.

— Надеюсь, у ребят встанет на эти старые жирные задницы, — пробормотал Френц, уходя.

Герин не приказывал тогда и не давал руководства к действию, он просто сказал вслух то, о чем думал слишком часто. Но его слова были приняты как приказ, и он не остановил их, решил посмотреть, что будет, ему совсем не жалко было этих пленников в начале, а в течение следующих трех дней он жил отдельно, не желая замечать. Но методы и нравы в его ведомстве взяли начало именно оттуда, из сарая заброшенного лесного аэропорта, и сейчас, в этом борделе он смотрел на плоды своих собственных дел и слов. Эти плоды он был вынужден вкушать снова и снова, каждый день.

Герин встал, медленно снимая тонкие кожаные перчатки, все это невозможно было прекратить, можно было просто уйти, что он и собирался сделать, прихватив с собой парня со сцены — хоть для того сегодня будет все кончено — смешная и ненужная благотворительность. Он положил перчатки на потертый одноногий столик рядом с фуражкой и пошел к станку, небрежно роняя сигариллу на пол. Шершавый угар алкоголя перемешал кокаиновый аквариум его сознания, заставив его пошатнуться. Внезапно вспомнилось, как они устроили ночь длинных ножей, с развеселыми шутками заведя неугодных членов правительства в темные уголки и перерезав их прямо в здании Имперского Парламента. Под шумок они с Френци удавили и парочку вполне лояльных к новому режиму товарищей — одного, потому что мешал и пытался отхватить слишком большой кусок, второго — за то, что начинал оказывать слишком большое влияние на Великого Вождя, Леонира фон Тарвенга. Так легко было перебить этих ублюдков, он вообще ничего не чувствовал тогда, с такой же легкостью он и себе вышиб бы мозги — это было бы самым правильным действием. Герин помнил пристальные взгляды ребят своей команды, и многозначительное: “За тобой мы пойдем куда угодно, и против кого угодно”.

“Власть, — сказал он тогда, снова растекаясь мыслью по Мировому Разуму, — не терпит публичности. Выйдем на свет — и нас сожрут.”

Герин обошел дебильный алтарь, чтобы отстегнуть парня, и тот поднял залитое слезами лицо, в его янтарно-ореховых глазах было отчаяние и мольба. И, конечно же, Герин сразу узнал его, исхудавшего и потерявшего весь свой надменный лоск, сразу, ведь каждый день Герин видел его кончая — сам ли с собой или с другими, но на самом деле только с ним.

И в тот миг ему показалось, что разухабистая приключенческая фильма о его жизни, с горами картонных трупов и веселыми героями внезапно и больно порвалась, оставляя его в реальной жизни, а подтемненная водичка на его руках обернулась настоящей кровью.

========== Часть одиннадцатая: Как любить ==========

Эштон тогда сразу узнал Герина — на черно-белом зернистом снимке утренней газеты. Очередные правительственные перестановки в Дойстане, теперь у них новый лидер, Леонир Тарвенг: вот он вдохновенно протягивает руку с трибуны, а по бокам и сзади стоят два молодых человека в военной форме с одинаковым надменным выражением на красивых лицах. Но Герина он бы не спутал ни с кем, хоть имена молодых людей не были упомянуты в статье. Сердце тогда сжало тоской и иррациональной ревностью: теперь бывший любовник окончательно недоступен… и что связывает этих троих на снимке? Почему Герин смотрит на этого Леонира, а второй подручный — на самого Герина?

Глупость, конечно, но с тех пор он пристально следил за событиями в Дойстане и был вознагражден еще четырьмя мутными фотографиями. Следующим шагом абсолютного падения было бы начать делать вырезки. Он не дошел до этого — просто складывал газеты в отдельную папку. Между тем, Альбионрих, северо-западный сосед Дойстана, неожиданно пошел на эскалацию их затяжного конфликта, и скоро развязалась настоящая война. Работы у Эштона стало особенно много, все эти поставки оружия обеим сторонам, но, конечно же, больше Альбионриху — Дойстан в результате своих внутренних проблем был более ограничен в средствах. И Дойстан проигрывал, через месяц после начала войны их войска уже отступали, и тогда родной Франкшир пошел на альянс с Альбионрихом и напал на них с юго-востока, зажимая в тиски, из которых невозможно вырваться. В тот же день Эштон перевел практически весь свой капитал по частям в нейтральные страны. Он не верил войне, не разделял идиотского энтузиазма толпы относительно блистательных побед, новых земель, и еще нелепее: того, что они якобы восстанавливают справедливость, возвращают на место законную власть Дойстана. Может, он так считал потому, что там, по правую руку новой власти стоял Герин.

Эштон не ошибся в своих дурных предчувствиях, озверевшие дойстанцы выпустили целые воздушные армады, которые прошли над нейтральными странами и ударили в тыл союзникам, одним чудовищным росчерком перечеркнув сотни тысяч жизней и переломив ход войны: все было кончено.