Но не к этому.

На него смотрит ребенок. Ей нет и шести лет.

– Ты не в школе?

Она мотает головой и снова прячется за матерью.

– У меня не было возможности отвести ее в школу. Я не хотела, чтобы мой муж оставался один.

Тибо встает и подходит к девочке. Она смотрит на его левую руку. Тибо улыбается. Дети всегда более откровенно таращатся на его покалеченную кисть.

– Пойди, поиграй в своей комнате. Мне надо кое-что сказать твоей маме.

Тибо дал понять женщине, что надо попытаться убедить ее мужа согласиться на госпитализацию. Если же у них не получится, придется звонить в комиссариат, и она должна будет подписать заявление о принудительной изоляции. Потому что ее муж представляет опасность для самого себя и, возможно, для семьи.

Тибо подошел к двери и присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с мужчиной (он чувствовал его дыхание). Он проговорил с ним примерно полчаса. Наконец мужчина открыл дверь, и Тибо вошел в ванную. Мужчина был спокоен. Он позволил себя осмотреть. Тибо измерил ему давление и заявил, что оно непомерно высокое: уловка, к которой он часто прибегал, чтобы убедить пациента в необходимости госпитализации. Мужчина согласился на укол. Они поговорили еще минут десять, и в итоге он уступил. Даже в самом глубоком бреду, в самых запущенных стадиях паранойи существуют бреши, недолгие моменты просветления. Надо только не пропустить их.

Прибыла санитарная машина. Тибо оставался рядом с больным, пока тот не уселся в салон. Как только за мужчиной закрылись двери, Тибо машинально посмотрел вверх. Там, за окном, маленькая девочка наблюдала за ним.

Что вынесет она из этих картин, мгновений неустойчивого времени, из этих дней, когда все сдвинулось со своих мест?

В кого вырастет этот ребенок, так рано узнавший, что жизнь может перевернуться? Каким человеком она станет, чем вооруженная и насколько безоружная?

Эти вопросы возникают у него всякий раз. Всякий раз, когда все заканчивается. Когда работа выполнена, и позади остались сломленные люди, которых он больше никогда не увидит.

Тибо сел в свою машину. В салоне еще витал аромат духов Лили, невидимый след, от которого у него сжалось горло.

Он проверил мобильный телефон. Два новых адреса уже ожидали его, один из них был совсем рядом. Тибо повернул ключ зажигания и тронулся с места. И тут на него вновь навалилась тоска. Без просвета.

В машине тяжесть потери ощущается особенно сильно.

Ожидая на светофоре, он думает о ней, нажимая на акселератор, он думает о ней, переключая скорости, он думает о ней.

Сейчас половина первого, но ему совсем не хочется есть. Словно у него дыра на месте желудка. Сгусток боли. Что-то, что горит огнем, душит его, так что и мысли не возникает о еде или подкреплении.

Он встретил Лилю одной осенней ночью в баре, в той части улицы, что карабкается к горизонту. Хотя они и раньше не раз пересекались, то возле его дома, то рядом с бассейном или на выходе из булочной. Но в этот раз они оказались так близко, что разминуться было невозможно. Облокотившись на барную стойку, он смотрел на браслет на ее запястье, который никак не подходил к ее наряду, противоречил ему. А затем – ее худые ноги на слишком высоких каблуках, ее лодыжки, такие тонкие, что хотелось обхватить их пальцами. У него только что закончилась двенадцатичасовая смена, и Лиля подошла к нему, или наоборот, он подошел к ней, точно он не мог бы сказать: он уже не помнит. Она не походила на тех женщин, которые ему обычно нравились, и тем не менее они выпили несколько бокалов, а затем их языки встретились. Лиля взяла его левую руку, лежащую на стойке, и нежно провела кончиками пальцев по шраму. То, что возникло между ними, было чистой химией, когда разнородные тела вдруг смешиваются, притягиваются, проникают друг в друга. Да, несомненно, это касалось только тел. Но поскольку он со школы любил эксперименты, ему стало интересно, сможет ли это соединение трансформироваться во что-то иное, переродиться.

Способна ли химия – путем инфицирования ли, диффузии ли – распространиться, превратиться в любовь.

Но очень скоро он понял, что об Лилю он ударился. Ударился, именно это слово приходило ему на ум. Ударился о ее сдержанность, отстраненность, о ее закрытость. Очень скоро он понял, что Лиля способна его любить только в горизонтальном положении, или когда он обнимет ее бедра, а она нависает над ним. После он глядел, как она спит глубоким сном на другом краю постели, такая далекая. С самого начала он ударился о ее равнодушие, с которым она встречала все его попытки проявления чувств, о ее замкнутое выражение лица по утрам, о ее мрачное настроение после проведенных вместе выходных, о ее неспособность сказать самое обычное «прощай».

Даже после бурной ночи, когда утром она поднималась на цыпочки, чтобы поцеловать его, он вновь видел эту маску непроницаемости на ее лице. Никогда он не осмеливался обнять ее при расставании. Бывало, они не виделись по нескольку дней или недель, но и тогда при встрече его всегдашний порыв броситься к ней, казалось, оскорблял Лилю и разбивался о ее неподвижность. Невозможно обнять. Невозможно уловить.

Лиля не раскрывалась ему.

Тибо не раз задавался вопросом, была ли Лиля на самом деле такой, являлась ли эта крайняя сдержанность в проявлении чувств за пределами постели частью ее природы, ее базой данных, которую он должен принять и которую он никак не может изменить. Или, напротив, такое ее обращение предназначено только ему и для него: молчаливый способ обозначить, в каком ключе могут развиваться их отношения, что между ними никогда не возникнет ничего другого, кроме телесной близости, ничего, что можно было бы с той или иной мерой допущения назвать романом. Они не были вместе. Их соединение не создавало новой геометрии, не порождало новой фигуры. Просто они встретились однажды, и теперь довольствуются повторением той встречи – соединяются друг с другом и констатируют факт соединения.

Лиля была его пеней. Его наказанием. За тех женщин, которых он не сумел полюбить, за тех, с которыми провел лишь пару ночей, за тех, которых покинул. Потому что нечто, чему он не находит имени, всегда возвращается. Смешно, но он думал порой: вот и пришло его время платить по счетам.

Не исключено, что их отношения с самого начала имели крен: когда один чего-то сильно хочет, ждет этого, он оказывается в проигрыше.

Химия не смогла повлиять на воспоминания Лили, на ее прежние любовные истории, не доведенные до точки. Тибо не тянул против того мужчины, которого она ждала, о котором она мечтала; безупречного мужчины, на которого он совсем не походил.

А слова – они испарялись, словно вода.

На улице Давиел Тибо припарковался прямо на тротуаре.

У него совсем нет желания нарезать круги в поисках места для парковки. Он устал.

Прохожие бросают на него косые взгляды. Им нет дела до медицинской эмблемы и надписи на машине; они на своей территории. В городе человек может быть пешеходом, велосипедистом или автомобилистом. Ты или шагаешь, или жмешь на педали, или рулишь. Постоянное соперничество, сравнение себя с другими. Взаимное презрение. В городе приходится выбирать, на чьей ты стороне.

В одном из этих домов его ждет мадам Л. У ее ребенка температура тридцать девять. Тибо уже знаком с ней. Он посещает ее по четыре раза в месяц. Она постоянно волнуется, взвешивает, всматривается, проверяет: она излучает тревогу. База не может отказать прислать ей врача. Вопрос ответственности. И в девяти случаях из десяти к ней направляют Тибо. Потому что мадам Л. его знает и потому что он умеет сохранять спокойствие. Да и сама она просит, чтобы приехал именно он.

Сейчас ему надо взять свой чемоданчик, выйти из машины и захлопнуть дверцу.