Annotation
Каждое утро, изо дня в день, Матильда спускается в метро, садится на поезд и едет в офис, где ее никто не ждет. Потому что вот уже несколько месяцев, без объяснений, без видимых причин, она отстранена от работы. Тянутся пустые часы, о которых она не может рассказать близким, которые она скрывает от друзей. Потому что ей стыдно… Каждое утро Тибо, врач парижской неотложки, садится в свою машину и отправляется по адресу, который ему называет диспетчер. Едет туда, где его ждут. Его день состоит из стояния в пробках, поиска места для парковки и бесконечной череды болезней. Ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, какое море одиночества скрыто за сверкающим фасадом города Матильда и Тибо не знают друг о друге. Но даже в многолюдном городе, в водовороте толпы, у них есть шанс встретиться. Например, одним майским днем… Роман номинировался на Гонкуровскую премию (2009) Литературные премии «Prix du roman d'entreprise» (2009) и «Prix des lecteurs de Corse» (2010).
Альфие Делано
Мы видим, как сверкают огоньки;
Все это люди: их одежды так ярки.
Вокруг – веков глухая пелена,
Пусть гром, пусть тишина.
(Жерар Мансе, «Словно Лего»)
Глава 1
Голос проходит сквозь сон и дрожит на поверхности. Женщина слегка дотрагивается до карт, разложенных на столе, и повторяет уверенным тоном: 20 мая ваша жизнь изменится.
Матильда не знает, снится ли ей это, или уже начался новый день. Она бросает взгляд на экран радио-будильника: четыре часа утра.
Ей просто приснился сон. Ей приснилась та женщина, к которой она ездила несколько недель назад, ясновидящая. Без шали на плечах, без хрустального шара, но это все же была ясновидящая. Матильда пересекла весь Париж на метро, и в комнате, забранной плотными шторами, на первом этаже многоэтажного дома в шестнадцатом округе, отдала 150 евро за то, чтобы гадалка прочла ее судьбу по руке и по числам, имеющим отношение к ее жизни. Она пришла сюда, потому что ничего другого у нее не осталось – ни единого проблеска света, к которому можно стремиться, ни глаголов в будущем времени, ни надежды впереди. Она пришла сюда, потому что ей необходимо было ухватиться за что-то.
Она возвращалась со своей маленькой сумкой в руке и с этим смешным предсказанием, которое будто бы было зашифровано в линиях на ее ладони, в часе ее рождения и в восьми буквах, что составляют ее имя, будто бы это можно было увидеть простым глазом: некий человек 20 мая. Какой-то мужчина перевернет ее жизнь, подарит ей свободу. Выходит, можно иметь диплом по эконометрии и прикладной статистике и при этом ездить к гадалке. Спустя несколько дней ей уже стало казаться, что она попросту выкинула на ветер эти 150 евро. Забыть об этом, и точка – так она решила, глядя на цифру под красной чертой в выписке из банковского счета – ее расходы за месяц. И плевать она хотела на это 20 мая, да и на другие дни тоже, при таких-то оборотах.
День 20 мая остался как смутное обещание, как маяк в пустоте.
Сегодня.
Сегодня что-то может произойти. Что-то важное. Событие, которое наполнит новым содержанием ее жизнь, точка разрыва, знак препинания, записанный несколько недель назад черными чернилами в ее ежедневнике. Событие с большой буквы, которого ждешь, как спасения в открытом море.
Сегодня, 20 мая, потому что она дошла до края, до предела того, что она может вынести, что вообще в человеческих силах вынести. Так предначертано мировым порядком – прозрачным небом, расположением планет, мерцанием чисел. Предначертано, что именно сегодня она перейдет точку невозврата, и после этого ничто уже не сможет изменить бег времени, ничто не произойдет без того, чтобы не разрушить ее вселенную и вновь не поставить все под вопрос. Надо, чтобы что-то случилось. Что-то исключительное. Чтобы выбраться из этого круга. Чтобы все остановилось.
За эти недели она чего только не успела вообразить. Возможное и невозможное. Самое хорошее и самое плохое. Что она станет жертвой теракта: посреди длинного перехода, соединяющего метро и RER[1], взорвется мощная бомба, сметая все вокруг; ее тело будет стерто в пыль, которая рассеется в тяжелом воздухе утреннего часа пик, разнесется по всей станции, а после обнаружат клочки ее платья в цветочек и проездной. Или, к примеру, она сломает лодыжку – поскользнется самым глупым образом на натертом до глянцевого блеска участке пола, который следует обходить; неудачно ступит на эскалатор, упадет, ее ногу зажмет, придется вызывать спасателей, потом ее прооперируют, установят ей разные пластины и скобы, и она несколько месяцев не сможет двигаться. Или неизвестная банда похитит ее по ошибке среди бела дня. Или она встретит человека в метро или в привокзальном кафе, человека, который скажет ей: Матильда, так больше продолжаться не может, дайте мне руку, обопритесь на меня, остановитесь, положите вашу сумку, не стойте, присядьте за этот столик, все закончилось, вам больше не надо никуда идти, так больше невозможно, вы справитесь, мы справимся, я с вами. Неважно, будет ли это мужчина или женщина. Кто-то, кто поймет, что она больше не в состоянии двигаться вперед, что с каждым прошедшим днем она теряет частичку себя, теряет что-то важное. Он проведет рукой по ее щеке, по волосам, и тихо скажет, будто сам с собой: как же вы смогли выдержать так долго, за счет какого мужества, каких внутренних сил? Кто-то, кто возмутится. Кто скажет: стоп. Кто позаботится о ней – заставит выйти на одну станцию раньше, зайти в какой-нибудь бар, и усядется перед ней за столик. Он будет поглядывать на часы на стене, а в полдень он (или она) улыбнется и скажет: ну вот, все закончилось.
Сейчас еще ночь, четыре часа утра – утра того дня, которого она ждала вопреки самой себе. Матильда понимает, что она уже больше не уснет. Она наизусть знает, что будет дальше: сначала она будет ворочаться с боку на бок, стараться успокоить дыхание, половчее пристроить подушку под головой, а закончит тем, что включит свет, возьмет книгу в безуспешной попытке отвлечься, будет разглядывать рисунки своих детей, развешанные по стенам – только чтобы не думать о предстоящем дне:
вот она поднимается из метро,
приветливо здоровается, сдерживая желание закричать,
входит в лифт,
идет по серому ковролину, приглушающему звук ее шагов,
вновь сидит за своим рабочим столом.
Матильда осторожно потягивается. Ей жарко; сон еще не совсем покинул ее – та женщина держит ее руку ладонью кверху и повторяет в последний раз: 20 мая.
Бессонница мучает ее уже давно. Почти каждую ночь, в один и тот же час, она просыпается в тоске; она заранее знает, какие мысли ее посетят, какие вопросы и сомнения вновь встанут перед ней, она выучила наизусть пути своей бессонницы: сейчас она опять будет вспоминать, с чего все началось, как постепенно все становилось хуже и хуже, пока она не дошла до той точки, откуда уже невозможно повернуть назад. Матильда чувствует, что ее сердце уже забилось быстрее, машина заработала, машина, перемалывающая все, итак, не забыть: сделать покупки, не опоздать на назначенные встречи, позвонить друзьям, оплатить счета, найти загородный дом на лето – вещи, такие простые в прошлом и ставшие сейчас такими тяжелыми.
Лежа на влажных простынях, Матильда вновь приходит к тому же: так больше продолжаться не может.
Глава 2
Нет, он не станет плакать как размазня, сидя на крышке унитаза в четыре часа утра в ванной комнате гостиничного номера.
На нем махровый халат, до сих пор еще влажный – Лиля надела его, выйдя из душа; он зарывается лицом в ткань, пытаясь уловить ее аромат, который он так любит. Смотрит на себя в зеркало – бледный, под стать умывальнику. Босым ногам холодно на кафельном полу, и он переступает на коврик. Лиля спит в комнате, скрестив руки. Она заснула почти сразу после того, как они закончили заниматься любовью; она слегка похрапывает; она всегда храпит во сне, стоит ей выпить.
