В таком конце, куда никто не забредет. Разве что в туалет.

Матильда садится в новое кресло, вращает его в разные стороны, чтобы убедиться, что колесики крутятся как надо. Рабочий стол и шкафчик для посуды покрыты тонким налетом пыли. Металлическая этажерка выбивается из общего ансамбля. Впрочем, если присмотреться, вся мебель кабинета 500-9 составлена из случайных предметов, принадлежащих разным периодам жизни организации: светлое дерево, металл, белый пластик. Окон в кабинете 500-9 нет. Свет проникает сквозь стеклянную перегородку, которая сверху разделяет стену надвое и выходит на коридор. А тот, в свою очередь, выходит наружу.

С другой стороны кабинет 500-9 примыкает к единственному мужскому туалету на этаже, отделяясь от него стенкой из фанеры.

В фирме кабинет 500-9 обычно называют «конурой» или «сортиром». Потому что сюда беспрепятственно проникает запах освежителя воздуха «Ледяная свежесть» и отчетливо слышится звук вращения рулона туалетной бумаги.

Предание гласит, что один стажер, которому нечем было заняться, за несколько недель составил точную статистику количества посещений туалета и среднего расхода бумаги для каждого сотрудника на этаже. В конце стажировки полученная таблица в формате Excel легла на стол генерального директора.

Вот почему кабинет 500-9 пустует. Большую часть времени.

Матильда поставила на стол перед собой Рыцаря Серебряной Зари и спросила: «Ну, и что ты можешь сделать?» Но тому, казалось, не было дела до того, что она говорит, или, скорее, шепчет, словно молитву.

Рыцарь Серебряной Зари, должно быть, где-то заснул, или заплутал среди коридоров, или ошибся этажом. Как и все принцы на белых конях, Рыцарь Серебряной Зари страдал топографическим кретинизмом.

Со своего места Матильда через открытую дверь может видеть, кто проходит мимо ее кабинета. Считать, записывать, выявлять зависимость. Тоже развлечение, если подумать.

Вот Эрик только что прошел. Глядя прямо перед собой, не остановившись.

До Матильды доносятся звуки; она их угадывает один за одним: задвижка, вентилятор, струя мочи, бумага, смыв, раковина.

Ей даже не хочется плакать.

Должно быть, она ненароком попала в иную реальность. В реальность, которой она не может понять и адаптироваться к ней, в реальность, смысл которой она не в состоянии постичь.

Это невозможно. Только не так.

Без объяснения причин, без чего-либо, что позволило бы ей принять ситуацию и попытаться ее исправить.

Она могла бы позвонить Патрисии Летю, попросить ее поскорее спуститься к ней, чтобы убедиться, что у нее даже нет больше компьютера.

Она могла бы со всей силы швырнуть свои папки через комнату, так, чтобы они разлетелись о стену.

Она могла бы выйти из кабинета, закричать на весь коридор, или (к примеру) громко запеть Боуи, изображая при этом игру на гитаре, танцевать посреди рабочего зала, пока не погнутся каблуки, кататься по полу, привлечь к себе всеобщее внимание, доказать самой себе, что она еще существует.

Она могла бы позвонить напрямую генеральному директору, минуя секретаршу, и сказать ему, что ее с души воротит от теорий проактивности, личностного роста, взаимной выгоды, делегирования полномочий и от всех этих туманных идей, которыми он их пичкает годами, что ему, директору, стоило бы покинуть наконец свой кабинет и взглянуть на то, что происходит, вдохнуть тошнотворный запах, что витает в коридорах.

Она могла бы войти к Жаку, вооруженная бейсбольной битой, и начать методично все крушить – его коллекцию китайских ваз, его амулеты, привезенные из Японии, его кожаное кресло с надписью «Директор», плоский экран и центральный процессор, литографии в рамках, стеклянные дверцы его посудного шкафа; она могла бы руками сорвать жалюзи с его окон, размашистым жестом сбросить на пол все его книги по маркетингу и топтать, топтать их.

Потому что она знает: эта ярость сидит в ней, и достаточно одного толчка, чтобы она вырвалась – как долго сдерживаемый крик.

Потому что это уже не в первый раз.

Ярость пришла к ней несколько недель назад, когда она поняла, до чего способен дойти Жак. Когда она поняла, что все только начинается.

Однажды пятничным вечером, когда Матильда только что вернулась домой, ей позвонила секретарша Жака. Жак задерживался в Чехии, а ему поручили написать статью для корпоративного журнала о разработке нового продукта, выполненной филиалом. Он занят по горло, времени совсем нет. Поэтому он дал указание Барбаре связаться с Матильдой. Статья должна была быть готова самое позднее к утру понедельника.

Впервые за несколько месяцев Жак попросил ее о чем-то. Пусть и не напрямую. Но он обратился к ней за помощью. Для этого ему пришлось произнести ее имя, вспомнить, что она в свое время составила для него десятки текстов, которые он подписал, не исправив в них ни единой запятой. Осознать, что он нуждается в ней, и что, как бы то ни было, она все еще работает у него.

Это могло быть хорошим знаком. Матильда собиралась провести два дня у друзей вместе со своими мальчишками. Кроме того, в понедельник утром она отпросилась на полдня, чтобы сделать рентген запястья, с которого только что сняли гипс.

Матильда согласилась. Как-нибудь выкрутится.

Она взяла с собой за город свой ноутбук и просидела за работой добрую половину ночи с субботы на воскресенье. Остальное время она смеялась, играла в карты, помогала готовить еду. Вместе с другими она гуляла вдоль реки, вдыхала полными легкими запах земли. А если ее спрашивали, как дела на службе, все ли у нее уладилось, она отвечала, что да. Жак обратился к ней с просьбой, и этого ей было достаточно, чтобы поверить, что все пошло на поправку, скоро все станет, как раньше, поверить, что на самом деле это был всего лишь тяжелый период, кризис, который они преодолели и который скоро забудется, потому что Матильда такова – не способна долго помнить обиды.

В воскресенье вечером Матильда отослала Жаку статью через корпоративную почту (она могла подключиться к ней извне). Он должен был получить ее по прибытии, в понедельник утром, или даже тем же вечером, если он уже вернулся. Впервые за долгие недели она заснула с чувством исполненного долга.

На следующее утро Матильда отвела в школу Тео и Максима, затем отправилась в больницу, где ей целый час пришлось ждать, пока ее примут. Позднее, тем же утром, она вернулась домой и потратила выпавшее ей свободное время на то, чтобы навести порядок в шкафу у мальчиков и погладить одежду. В час дня она купила сэндвич в булочной у дома и спустилась в метро. Поезда были почти пустыми, и дорога пролетела незаметно. Матильда зашла в знакомое привокзальное кафе, чтобы выпить у стойки чашку кофе, и Бернар сделал ей комплимент, что она хорошо выглядит. В два часа дня она вошла в свой бизнес-центр.

Жак ее уже ждал. Стоило ей выйти из лифта, как он тут же набросился на нее.

– Статья! Где статья?

У Матильды все сжалось внутри.

– Я отправила ее вам вчера вечером. Вы что, ее не получили?

– Нет, я ничего не получил. Ни-че-го. Я прождал все утро, я искал вас повсюду, мне пришлось отменить встречу, чтобы написать эту гребаную статью, о которой я вас просил еще в пятницу вечером! Видимо, у вас нашлись более важные дела, и вы не смогли выкроить несколько часов из вашего уик-энда, чтобы посвятить их вашим прямым обязанностям!

– Я вам отослала ее вчера вечером.

– Ну, конечно.

– Я отослала вам ее, Жак. Если бы это было не так, я сказала бы об этом, и вы это отлично знаете.

– Может, вы до сих пор не разобрались, как пользоваться электронной почтой?

В приоткрытые двери выглядывали люди, украдкой бросая взгляды в коридор. Оглушенная, Матильда молчала. Едва дыша, опершись на стену, она шаг за шагом пыталась восстановить, что происходило в воскресенье вечером. Наконец, ей удалось воочию увидеть всю сцену: вот она накрыла на стол, поставила пиццу в духовку, попросила Симона сделать музыку потише, включила ноутбук, да, она ясно помнит, как она нажала кнопку, сидя перед низким столиком. А затем она, конечно, отослала статью, по-другому и быть не могло.