С холодным сердцем смотрел Пуримов на эти цепочки математических индексов. В глубине души скука и неприязнь владели им.

Вообще, для Пуримова существовало лишь то, что было предметом, механизмом, очевидным физическим явлением. Все хоть сколько-нибудь отвлеченное казалось ему напрасно придуманным усложнением, а на самом деле просто находилось за пределами его восприятия. «Глухота» на абстрактные представления свойственна многим. В крайнем своем выражении это такая же яркая особенность мышления, как и абстрактное видение свойство видеть в окружающем мире как бы скелетные линии предметов и образов. Но человечески Пуримов был зауряден. Признаться, будто он отрицает такое, что все «здравомыслящие» люди находят нормой, он не мог ни Кириллу Петровичу, ни самому себе. Это значило бы, что он идет против сотрудников лаборатории, среди которых как раз умение мыслить отвлеченно было не только нормой, но и ценилось превыше всего. Вот почему и теперь работа шла точно так, как и много раз прежде, когда Пуримов получал подобные задания. Несмотря на всю неприязнь и скуку, владевшие им в глубине души, привычно подчинив себя приказу и создавая вполне убедительный образ активного действия, он с лихорадочной торопливостью заменял на экране Информатора одно уравнение другим, световым пером подчеркивал те или иные формулы, ставил возле них вопросительные и восклицательные знаки.

— Как дела, Новомир? — спросил вдруг Кирилл Петрович, появляясь на экране видеотелефона. — Что-нибудь привлекло ваше внимание?

— Да, — вздрогнув (хотя он и ожидал все время этого момента), ответил Пуримов и спохватился: — То есть нет! Я не закончил еще. Осталось проследить эволюцию орбиты станции за последние десять суток.

— Что-о? — Брови Кирилла Петровича взлетели вверх. — Зачем же? И почему тогда только за последние десять суток?

Пуримов молчал.

— Через пять минут я приду, мы во всем разберемся. А эти орбиты… — Кирилл Петрович махнул рукой. — Бог с ними, Новомир! Что в них копаться.

Экран погас.

«А я всё равно прослежу», — подумал Пуримов.

Не дожидаясь Кирилла Петровича, он ушел в нижнюю дирекционную. Там, на экране гравимагнитного накопителя, вокруг желтого диска Солнца вилась кружевная вязь всех орбит станций, астероидов, траекторий полетов космических кораблей, метеоритных потоков. Космос навечно запечатлевал здесь свою историю.

Поворотом верньера Пуримов сделал орбиты Восемнадцатой станции самыми яркими, потом деформировал их, совмещая по наибольшему диаметру, вгляделся, многозначительно поджав губы, и вдруг отшатнулся от накопителя: получалось, что Восемнадцатая движется теперь не по эллипсу, а по спирали, неудержимо приближается к Солнцу, падает на него! Вот вам и не надо копаться.

Какая-то мысль заставила его застыть с озадаченным видом. Мысль была очень важная. Она касалась нсой его жизни. Но какая — он так и не смог понять.

Пуримов вернулся в операторскую. Кирилл Петрович, выслушав его, не проронил ни слова. Скорее всего он ничему не поверил. Но в нижнюю дирекционную пошел. Возвратясь же, схватил Пуримова за руку.

— Вы гений, Новомир. Кто бы еще, кроме вас, надумал сейчас заняться орбитами? Разве только через десятки лет для изучения фигуры Солнца!

Пуримов пожал плечами: «Гений так гений…»

— И как истинный гений, Новомир, вы сразу же задаете вопросы. Итак, главный вопрос: почему лишь одна Восемнадцатая повела себя так необычно? Законы всемирного тяготения не отменены. Наша планета на орбите миллиарды лет. — Кирилл Петрович умолк, вдруг подумав: «Но ведь это и есть кастромовский консерватизм!»

— Не знаю, — ответил Пуримов.

Кирилл Петрович внимательно посмотрел на него. За все годы их знакомства Пуримов впервые так непринужденно признавался, что чего-то не знает. Уличать других — это он мог. Но признаваться в незнании… О нет! Прежде ему это было вовсе не свойственно.

Основных загадок было три.

За счет какой энергии изменилась орбита Восемнадцатой? Каким способом осуществлялось это воздействие? Продолжается ли оно?

И прежде всего требовалось установить, нет ли в окрестностях Солнца пылевого, радиационного или магнитного пояса, еще не обнаруженного учеными. Самым естественным было предположить, что он-то и замедлил движение станции.

Занимаясь сопоставлением данных, собранных забортными датчиками Восемнадцатой за время ее существования, Кирилл Петрович настолько был захвачен работой, что до его сознания далеко не сразу дошел смысл очередного предложения Пуримова: срочно посетить эту станцию.

Кирилл Петрович указал рукой на одну из панелей Главного пульта:

— Зачем? Там перед нами будут эти же самые приборы — их абсолютная копия. Дубликат! И показывать они будут то же самое!

— Мы выйдем — посмотрим.

— Дорогой Новомир, — ответил Кирилл Петрович. — Эпоха, когда «исследовать» значило «осмотреть», давно в прошлом. Ее завершил еще Леверье, на кончике пера, как вам известно, открыв планету Нептун!

— Вы, может, боитесь вместе со станцией упасть на Солнце? Но мы успеем благополучно уйти.

— Всё движется и, значит, куда-нибудь падает. Даже когда мы стоим на месте, то все равно падаем, — сказал Кирилл Петрович и взглянул на глазок ОЦУТа: цвет его был совсем уже темно-желтый.

«Да врут все эти ОЦУТы, — проговорил он про себя. — Я только что отдыхал. Я давно не чувствовал себя так хорошо».

— Конечно, иной прибор в сотни раз больше любого осмотра говорит, — сказал Пуримов. — Прибор прибору рознь…

«Волга впадает в Каспийское море… Лошади едят овес и сено, — думал Кирилл Петрович. — Вот оно где — рутина. И понятно, откуда она: от незнания, от бесконечного откладывания «на потом» всякого самовоспитания, требующего повседневных усилий: завтра начну как следует все изучать, с понедельника, с четверга, с пятницы перестану попусту терять время… Лишь бы не сегодня, а завтра!.. На Восемнадцатую мы полетим, но только для того, чтобы выдать Звездному совету формулировку: «Осмотром на месте установлено». А ответ держать там придется, и надо, чтобы разбор перипетий не затягивался, иначе я просто физически не успею довести проект до конца».

И он с раздражением покосился на глазок ОЦУТа.

Кирилл Петрович был прав.

Когда «Юг» достиг Восемнадцатой автоматической станции и вдвинулся в ангарное отверстие у ее северного полюса; когда сработали поля автоматики безопасности и корабль и станция намертво слились, так что Кирилл Петрович и Пуримов могли выйти в отсеки станции, не надевая скафандров, в показаниях приборов операторской ничто не изменилось.

Но они вышли из корабля. Выход открылся прямо в полуторакилометровый коридор приборного отсека станции. Стены, пол и потолок его были из феррилитовых управляющих блоков. Только белые разграничительные линии да цифры монтажной маркировки оживляли однообразные серо-стальные поверхности.

Пуримов принялся деловито шагать взад-вперед по коридору, останавливаясь у разграничительных линий и пристально вглядываясь в них.

Смотреть на это Кириллу Петровичу было в высшей степени тягостно.

Не сказав ни слова, он вернулся в операторскую «Юга», передал функции общего дежурного Автономному пульту и вновь занялся анализом данных о полях и скоплениях частиц, которые встречались на пути Восемнадцатой за весь ее длинный путь от места сборки в околоземном космосе.

К сожалению, он почти ничего не успел сделать. Пуримов вернулся.

Войдя, он с минуту молча постоял за спиной Кирилла Петровича, потом сказал:

— Теперь-то я все окончательно понял.

— Что вы поняли? — с неприязнью спросил Кирилл Петрович, ожидая от Пуримова нового потока общеизвестных сентенций.

— А то, что станция столкнулась с астероидом.

«Ах вот что он искал там, — подумал Кирилл Петрович. — Но это бессмыслица». Он сказал:

— Вы же знаете: каждое столкновение станции даже с метеоритом величиной с горошину отмечается, как событие чрезвычайной важности, не говоря уж о том, что оно немедленно фиксируется приборами станции, и весть об этом тотчас доводится до всех наших групп и до земного центра.