Лена оттолкнула руку.

— Не надо.

— Что не надо?

— Вообще не надо. И слова, которые ты сейчас говоришь…

— Начинай, — насмешливо перебил Вента. — Живописуй: любовь, соловей, свет луны… Да я просто не желаю на всю эту белиберду тратить силы, время.

Лена в свою очередь прервала его:

— Ну конечно! Как я не поняла сразу! Эта часть сознания в тебе не развилась. Изучение теории поля заняло все время. А постепенно и потребность в таком развитии пропала.

Она осеклась: из стенки выдвинулось плечо (ее плечо!).

Вента положил на него руку и сжал его так, что феррилит податливо, как тесто, выдавился между пальцами.

— Пожалуйста, запомни, — сказал Вента. — То, что я о тебе все время думаю, для меня сейчас непреодолимый барьер.

Лена молчала.

Он снял руку с «плеча», оставив отпечаток пятерни, с брезгливым удивлением поднес ладонь к глазам, сказал звенящим от напряжения голосом:

— Барьер — то, что мои желания не исполняются.

— Да какие же это желания! Да ты подумай, что говоришь!.. Со стороны послушать мы решаем логическую задачу… Тебя надо лечить. Сходи в карантинный отсек, сними витограмму, пусть автоврач назначит лекарства, режим, диету…

— Лечить? Ограничивать? За что? За то, что я не стал обманывать? Плести красивенькие слова: «Милая, любимая, давай повздыхаем на луну, и больше ничего-ничего мне на свете не надо…» И еще запомни, да, запомни: никакой любви вообще нет. Есть деловые отношения между мужчиной и женщиной, а все остальное — сентиментальный лепет, чушь, глупость, выдумка. Это мой принцип — полная ясность. Я был честен с тобой.

— Да какая же честность? В чем ты ее увидел? Крайний цинизм!

Вента возвысил голос:

— Сумей додумать: мы — товарищи по общему делу, я обязан быть с тобой искренним. И желаю полностью управлять собой. И если что-то мешает мне работать…

Несколько мгновений Вента смотрел на Лену круглыми от бешенства глазами. Губы его тряслись от еле сдерживаемого желания еще что-то сказать. Потом он повернулся и шагнул прямо в стену, усаженную от потолка до пола цветными квадратами приборов.

И стена пропустила его.

Вера Карцевадзе слышала этот разговор: видеотелефон операторской был включен на общее оповещение.

Принимая дежурство, она сказала Лене:

— Он просто заурядная дрянь. Уж на что я сама во многом запрограммированная дура, но дойти до такого…

Лена, не соглашаясь, покрутила головой.

Вера Карцевадзе иронически смотрела на Лену.

— Он думает, что он в одном лице и Фауст, и Мефистофель, — сказала Лена, — хочет — будет хорошим, хочет — будет плохим. Но он не Фауст. К самому себе у него нет вопросов. В себе он ни в чем не сомневается. И в этом его несчастье: внешне — скептик из скептиков, а на самом деле слепо верит в могущество вульгарно-рационалистической логики. А ведь сделать счастливым она одна не может.

— Да ты ослепла! Он просто пошляк. Посмотри, что рождает его фантазия: автоуборщик в фате и кружевах, люк утилизатора в виде рта… Заметь: у него пошлость особого рода. Он не готовит эрзацы. Иначе бы он тебя смоделировал из феррилита, любовался б и этим утешился. Он пошляк от эклектики: кибермашина с человеческими чертами — пошлое, а в фате и кружевах — вдвойне. Пошл сам принцип гибридизации частей человеческого тела и машины. А для него это норма. Его это не корежит, хотя, казалось, теперь-то он должен бы воочию убедиться в собственной эмоциональной убогости: факт налицо! А он же из фактопоклонников!

— Хорошо. Не корежит. Но разве он обречен таким быть всегда?

— Обречен, потому что вся его сила как ученого — я убеждена — именно в самом воинственно-диком смешении стилей, в упрямой вере, что он полностью и всегда собою командует, может все в себе подчинить логике. Наука для него — содержание жизни. Это бесспорно. Ну и он, естественно, переносит эстетику своего научного метода на все, с чем встречается, и таким путем постоянно тренируется, квалифицируется как исследователь. Почти парадокс, но потому-то он и среди нас, потому-то, скажу тебе, он и серьезный ученый. Но рассуждать с ним о любви, как говорят у нас в Грузии, все равно что толковать с рыбой о способах ездить верхом.

— Я обязана помочь ему, — тихо и упрямо проговорила Лена. — Ну почему он должен оставаться калекой?

— И убить в нем ученого, дурочка?..

В 21 час 49 минут по единому времени Антар Моисеевич Кастромов с корабля «Север», как и обычно, запросил ежедневные данные о стабильности внешнего поля в зоне корабля «Восток».

И пока вычислительные центры автоматически обменивались подлежащими согласованию данными, Кастромов воспользовался случаем побеседовать с кем-нибудь из экипажа «Востока». Передача шла без значительных искажений, Кастромов по голосу сразу узнал, что с ним говорит Карцевадзе.

— У нас всё хорошо, Антар Моисеевич, — услышал он. — И поздравьте нас: отбываем на Сорок девятую станцию. Будем вводить ее в рабочий режим. В нашей зоне это последняя. И еще одна новость: часа через два вы получите от нас отчет о внеплановом опыте. Вента внес дополнение в способ переформирования внутрикорабельных полей. Если результат вам покажется стоящим, отправьте отчет прямо на «Юг», Кириллу Петровичу… И еще очень важно, Лена просила передать: по ее мнению, на Восемнадцатой станции вышли из строя дублирующие цепи и теперь, при усиленной нагрузке, сигналы коррекции недопустимо запаздывают. Потому-то зона К-19 и дробится на волновые пакеты. Ни я, ни Вента не согласны с этим, но она настаивает. Вы же знаете, какая она тихо настырная, как она умеет… — Несколько мгновений Вера Карцевадзе молчала и вдруг произнесла совсем другим тоном: — Это что еще! Боже! Опять какая-то дьявольщина! Убирайся к чертям!

Она говорила негромко, но очень отчетливо, с мольбой и ненавистью одновременно.

— С кем вы так строго, Вера Мильтоновна? — озадаченно спросил Кастромов: в первый момент он принял слова Карцевадзе на свой счет.

Между ними было 130 миллионов километров. Чтобы радиоволны достигли «Востока» и возвратились, требовалось почти 15 минут, и, конечно, Кастромов не ожидал ответа на свой вопрос немедленно.

А из репродуктора неслось:

— Неужели ж я тебя сама вызвала? Тебя-то с чего? И еще из-под пульта? Убирайся, убирайся назад! Не хочешь?.. Ах, так! И таким быть не хочешь?.. А таким?.. Тоже нет?.. На ж тебе тогда!

— Каждый раз гусар да гусар! — послышался затем вдруг почти плачущий голос Венты. — И каждый раз — шляпа с пером. А разве гусары носили шляпу с пером? Они кивера носили!.. Тьфу! Обмазала всего феррилитом! Даже в рот напихала!.. А я к тебе с делом шел: оказывается, Восемнадцатая потеряла стабилизацию в тот самый момент, когда мой формирователь заработал. Совпадение до наносекунд[13] получилось!..

Кастромов не выдержал:

— Вера Мильтоновна! Что там у вас происходит, Вера Мильтоновна?

И он с нетерпением взглянул на часы. До ответа даже на первый его вопрос оставалось еще 8 минут…

Ирина Гордич любила работать, не включая верхнего света. Так лучше думалось. Вот и сейчас в операторской космического корабля «Запад» — полумрак. Перемигиваются розово-фиолетовые лампочки пульта счетной машины. Змеятся на экранах линии. По ритму вспышек на пульте Гордич понимает: вычисление скоро закончится. Ну а что делать потом?

Как она полагает, расчет еще раз и уже окончательно подтвердит: с течением времени волновые пакеты неизбежно должны расплываться, а значит, должны расплываться и образованные из них волноводные зоны. На Земле, в лабораторных условиях, они были устойчивы. Тут же, у Солнца, не помогали никакие, казалось бы самые надежные, системы стабилизации.

Гордич нажала кнопку связи с первым вычислительным постом.

— Саша, — сказала она, — мне нужен коэффициент поглощения для волновода типа Х-5К-СТИ.