Инокентьев, которому нравилась преувеличенно восторженная игра Белова, постоянно делал Ольге замечания, потом хлопнул ладонями, сказал: «Достаточно».

— Понимаете, Ольга, — сказал он ей, отведя в свой кабинет, — вы совсем не чувствуете роли, а ведь она совсем проста… Я бы очень хотел снять именно вас, у вас подходящая внешность. Я представляю себе белый пароход, солнце, воду и ваши развевающиеся по ветру волосы. Но боюсь, что в вас нет даже крупицы таланта, необходимого для нашей непритязательной работы.

— Позвольте мне попробовать еще, — попросила Ольга. — Я просто не успела настроиться…

— С удовольствием, — согласился Инокентьев. — Мне нужна актриса с вашей внешностью.

Ольга готовилась к пробам, стараясь войти в состояние героини. Но то, что ей раньше давалось легко, теперь никак не получалось. «У вас есть талант актрисы, но это маленький талант», — вспоминала она слова Кондратенко. За эти два года она совсем не развивала его — он мог исчезнуть навсегда.

Инокентьев прослушал начало эпизода еще раз и махнул рукой:

— Вы зажаты, словно вас приглашают не на Майорку, остров любви, а на Сахалин, на каторгу. Вы даже не можете изобразить любовь к человеку, которого по сценарию долго добивались. И вот случился великий день, он ради вас бросил жену, а вы сидите, словно бросили вас. Мне очень больно говорить такие слова, я тоже человек и все понимаю, но вам, Преображенская, пока еще не очень поздно, нужно подумать о другой профессии. В кино у вас ничего не получится. Я гораздо старше вас, и я могу предсказать вам вашу судьбу — вас будут обманывать, предлагая роли лишь для того, чтобы переспать с вами, но на роль возьмут другую — никто не захочет провала фильма. А вам останутся незначительные эпизоды, и за них вы будете спать со всеми, вы превратитесь в околокиношную шлюху, но, когда вы состаритесь, вас просто выкинут вон. — Он положил ладонь ей на руку. — Поверьте мне, если бы я мог хоть как-то покрыть вашу бездарность, я бы взял вас. Кипр, Гавайи… и вы рядом, но… любая девочка с улицы любовь изобразила бы лучше…

Ольга, ничего не видя перед собой — глаза словно застлало черным туманом, — кое-как выбралась на улицу и села на лавочку во дворе. Приблизительно то же говорили ей и на других пробах… Она и сама знала, что талант ее ушел, она больше не умела вжиться в чужую роль, ее собственные проблемы оказывались важнее. Она раньше чувствовала Джульетту, жену-убийцу, теперь это ушло… После разговора с Кондратенко. Он первый указал ей на ее бездарность. Но тогда он согласен был ее снимать, если она станет его любовницей. Теперь, даже если она ляжет с кем-то, первой роли она не получит никогда. «Околокиношная шлюха». Она сжала ладонями виски, ее мутило от голода, от слов режиссера, который отнесся к ней на редкость по-человечески.

Немного отдохнув и справившись с дурнотой, она поплелась домой, как раненое животное, удирающее в нору. Она лежала, закрывшись с головой одеялом, слушала, как семилетнее светило Мишенька за стеной разучивает гаммы, а алкоголик дядя Коля зычно плюет на пол и матерится после ночной попойки.

— Теть Оль, мама прислала спросить, ты не заболела? — в комнату просунулась кудрявая голова Мишеньки.

— Заболела, — сказала Ольга, еще больше натянув одеяло.

Что делать дальше? Как актриса она оказалась неспособной… Денег у нее нет, если хозяйка согласится, то еще месяц она проживет здесь, а потом? Чем питаться? Началось лето, а вся ее летняя одежда осталась у Кости. Все эти два года, чтобы не беспокоить его, она не забирала свои вещи… Однажды она позвонила ему, решив заехать за чемоданами.

— Оля! — голос Кости был такой счастливый. — Ты передумала, ты решила вернуться!

В его голосе было столько надежды, что она не решилась говорить о вещах и повесила трубку.

Вероника Петровна принесла Оле тарелку супа.

— Ешь, быстрее выздоровеешь, — сказала она, водя глазами, куда бы ее поставить. — И что все девчонки в актрисы стремятся — не пойму. По мне так уж лучше лестницы мыть, и то лучше жить будешь.

— Наверное, придется мыть лестницы. — Ольга нехотя вылезла из-под одеяла, чтобы взять у Мишиной мамы тарелку и поставить ее все на тот же стул.

— Ой, беда, беда, — покачала головой Вероника Петровна и ушла воспитывать Мишеньку, чтобы он, не дай Бог, не пошел в актеры.

Ольга пролежала так без дела, без мыслей несколько дней. Два? Три? За окном то светлело, то было темно. Мишенькина мама оказалась сердобольной и приносила Оле то яичко, то бутерброды с чаем. Ольга вяло благодарила ее. Уж лучше умереть с голоду, чем так жить…

Когда она засыпала, ей снился все тот же сон — надежный умный человек рядом, который молча обнимает ее, а она знает, что он решит за нее все, что ей больше самой не нужно думать о том, где найти работу, как починить сломанный дядей Колей замок ее комнаты, и, наконец, даже о том, где взять денег, чтобы купить новое нижнее белье. Она просыпалась счастливая и, увидев свою комнату, сразу вспоминала все, приходила в привычное отчаяние и сетовала, что лица мужчины она опять не разглядела. Может быть, это был ее муж? С ним она всегда жила как за каменной стеной. И сейчас, когда как актриса она оказалась несостоятельной, она могла бы вернуться к нему и выполнить все его требования. И ее тянуло к комфорту и уюту его шикарной квартиры, к его уверенности в себе, но как она могла прийти сейчас? Она ведь вернется не потому, что сделает выбор: он или кино, а потому, что кино отвергло ее и остался только он. Может ли она так унижать человека, который ее любит? И понравится ли ему, что она пришла к нему из безысходности? А врать она не станет, расскажет как есть…

Ее невеселые размышления прервали голоса в коридоре. Один был сиплый, дядин Колин.

— Дружище, зайдем ко мне, выпьем, мои дружки что-то припозднились, а одному неудобно, я же не алкоголик, — уговаривал кого-то дядя Коля.

— Простите, я не к вам, мне нужна Преображенская, Ольга, — отказывался другой, судя по голосу, молодой парень. — У меня для нее хорошие новости.

— Вот за хорошие новости и нужно выпить, — обрадовался дядя Коля и потащил вошедшего в свою комнату — первую от входной двери.

— А ну оставь парня, алкаш чертов, — в разговор вмешалась Мишина мама. — А вы, молодой человек, не обращайте внимания, он у нас всегда такой, а Оленькина дверь следующая. — Она громко застучала в Олину дверь: — Вставай, к тебе гость.

Оля накинула свой халатик, высунула голову, увидела фотографа Диму. Дима сиял, как летнее солнце, только что вышедшее из-за туч, даже его длинный нос не казался унылым и тоже, казалось, радовался жизни.

— Ольга Игоревна… — начал он. — Оля… — потом оглядел обитателей коммуналки, примолкших и ожидающих, что он скажет, и насильно затолкнул Олю в комнату.

К двери тотчас прислонились три головы: дяди Коли с всклокоченными волосами, Вероники Петровны с высокой прической и низко, маленькая и круглая, Мишина.

— Ты… вы хорошо живете, — усмехнулся Дима, оглядывая Олину комнату. — Поехали лучше ко мне, у меня уютнее, и здесь нам все равно не дадут поговорить, так что одевайтесь, я не смотрю. — Он отошел к окну.

Ольга быстро натянула на себя джинсы, футболку, привела в порядок волосы, чуть подкрасилась.

У Димы была старенькая, облупившаяся, проржавевшая «Тоёта», проданная ему совсем по дешевке из-за правостороннего руля. Ольге было непривычно сидеть с левой стороны от водителя, но два года жизни без мужа научили ее многому, что раньше ей было непривычно.

— Что ты хотел сообщить мне, Дима? — спросила Ольга.

— Я скажу только тогда, когда мы приедем ко мне, а пока я нем как рыба, — засмеялся Дима. Он ничуть не изменился внешне, все так же его черные волосы были забраны назад в хвост, но в его осанке начала появляться уверенность.

Наконец Ольга оказалась в его маленькой мастерской.

— Смотри, — торжественно сказал он и раздернул занавеску, закрывавшую часть мастерской.

Ольга ахнула: всю стену занимала огромная фотография, где она сидела с букетом ромашек. Фотография получилась превосходная.