Литмир - Электронная Библиотека

— Ты талантливая, по-настоящему талантливая, никогда не сомневайся в этом и никого не слушай, а на Вику не сердись. У всех людей есть слабости, на то они и люди, и их нужно прощать, — сказал отец.

И Оля понимала, это действительно так.

— Ну все, довольно, Игорь, опоздаешь. — В детскую спальню зашла мама.

Отец бережно опустил Олю на кровать, поцеловал в щеку, спросил:

— Договорились?

— Да, — кивнула Оля. Сквозь слипающиеся глаза она видела, как он подошел к маленькой детской кроватке, где посапывала Рита, перегнулся через деревянную решетку, поцеловал и малышку.

— Не забудь про мишку, — словно и не пыталась заснуть, сказала Рита и опять сладко засопела.

— Рубашку помял, — с упреком говорила мама отцу. До слуха Оли доносились из гостиной их голоса. — Зачем нужно было такую большую девочку на руки поднимать?

— Она маленькая, моя большая девочка — это ты. — Через полуоткрытую дверь Оля видела, как отец точно так же легко, словно мама и впрямь была девочкой, поднял на руки маму, и уснула, слыша счастливый мамин смех и ощущая так знакомое ей состояние счастливого покоя.

Разбудили ее громкие мужские голоса, она вскочила, выбежала в гостиную, чувствуя детским инстинктом, что случилась беда. Голоса мужчин принадлежали двум ближайшим друзьям отца, работающим с ним на одном заводе. Увидев девочку, мужчины замолчали. И очень тихо в затянувшейся паузе прозвучал голос мамы, бледной и неестественно спокойной по сравнению с встревоженными и взбудораженными людьми:

— Ольга, у тебя больше нет отца. Как мы будем жить дальше? Что теперь делать? Что делать?

До Оли, только что пробудившейся от детского сна, не сразу дошел смысл маминых слов — был только ужас оттого, что мама была совсем не такой, какой она привыкла ее видеть: перед ней сидела словно бы чужая тетя, внешне напоминавшая маму. Мама всегда была улыбчивой, молодой, красивой. А в кресле сидела постаревшая окаменевшая женщина.

Потом заговорили друзья отца.

— Я не верю, что Игорь мог погибнуть, — произнес один из них. — Это просто невозможно, этого не может быть.

— Самолет упал в Днепр, сообщили, что спасенных нет, — сказал второй. — Но это может быть ошибкой, в спешке могли не разобраться. Он же не на землю упал, в воду, кто-то мог и спастись, просто еще неизвестно. Есть надежда, Катерина, слышишь, он не мог погибнуть, — втолковывал он матери.

— Мог, — тихо возразила мама, и у Оли от ужаса побежали по телу мурашки. — Что-то должно было случиться рано или поздно. С ним было слишком хорошо. Так не бывает, чтобы всегда было хорошо. Счастье не может длиться долго. — И опять тот же вопрос, на который не было ответа: — Что же делать?

На часах было двенадцать, самолет упал через полчаса после взлета. Когда отец уехал, было начало десятого. Для Оли мир за эти несколько часов перевернулся до неузнаваемости.

Она стала Ольгой, домашнее имя Олененок, которое придумал ей папа, больше никогда не звучало из маминых уст. Она узнала, что всегда хорошо быть не может, что человек, без которого не можешь представить свою жизнь, может исчезнуть навсегда. И с тех пор изменилась мама, она так и осталась потом, когда прошли годы, той же чужой, незнакомой женщиной, которую Оля впервые увидела в тот вечер.

Оля больше никогда не слышала ее смеха, мир мамы, откликающийся, как эхо, на проблемы и настроения детей и мужа, замкнулся после смерти отца на воспоминаниях о нем. Дочерям как-то не оказалось в нем места. Мама заботилась о них, но словно автомат — не потому что ей этого хочется, а потому, что в него вложена такая программа. И дети не чувствовали той любви, которая раньше исходила от нее и которая теперь, когда не стало любящего их отца, была нужна им сильнее, чем прежде. Друзья семьи тщетно пытались вернуть ее к реальной жизни. Мама, которая раньше умела веселиться и поддерживать компанию и слыла интересной собеседницей, сама теперь не стремилась поддерживать отношения с друзьями, а если они настаивали и приходили, как прежде, к ним на праздники, она автоматически готовила, накрывала на стол, принимала их. Но праздники больше напоминали Оле поминки по отцу. Как ни старались гости веселиться, веселье было искусственным, а хозяйка сидела отчужденная, и ничто не могло оживить ее.

Когда-то давно мама закончила художественное училище, но по специальности работать не пришлось — еще на втором курсе она вышла замуж, а когда защищала диплом, уже ждала появления дочери, и потом, после послеродового отпуска, так и осталась домохозяйкой. Теперь все те же друзья семьи тщетно старались устроить ее на работу. По-видимому, работа, которую они для нее находили, так же мало интересовала ее, как и все остальное, потому что очень скоро ее увольняли по сокращению штатов, а сама она не выражала ни расстройства по поводу сокращения, ни желания найти что-то другое. Жила семья на пенсию, которую дети получали за отца, и на помощь друзей, которую мама принимала с обычным выражением равнодушной отчужденности от всего, теперь навсегда застывшей в ее глазах. А когда появлялась хоть какая-то, даже самая маленькая проблема, в глазах матери появлялось отчаяние, и звучал тот самый вопрос в никуда:

— Что же делать?

Начинал ли подтекать кран, отклеивались ли обои, отрывалась ли в очередной раз подошва у ботиночек маленькой Риты, заболевал ли кто-то из детей, мама бессильно опускалась в кресло и ни на что не могла решиться.

Оля понимала маму. Если бы не драмкружок, она, может быть, и не сумела бы вынести потерю отца. Только на репетициях она забывала о своем горе, отдаваясь чувствам героинь, которых играла. Теперь ее и Вику забирали после занятий всегда Викины родители, и самым тяжелым моментом было вечернее возвращение домой. По мере приближения к дому хорошее настроение, поднятое удачной игрой, похвалой руководителя, падало. Оля не вызывала лифт, она шла пешком, медленно, как на эшафот, в квартиру, кажущуюся пустой и холодной, где больше не было веселья и смеха, тепла и любви, где мама либо невидящим взглядом смотрела в телевизор, не обращая внимания, какая там идет программа, либо растерянно вглядывалась в фотографию отца, что означало: опять возникла проблема, которую ни мама, ни Оля решить не смогут, и, значит, опять прозвучит вопрос, которым задавалась без конца и сама Оля, когда у нее возникали свои, детские трудности, и с которыми она всегда раньше шла к отцу: «Что же делать?»

Помогал, в общем-то, и теперь отец, даже когда его не стало.

Его друзья так ценили и любили их отца, что не забывали о его семье, даже когда прошло уже много времени со дня его гибели, хотя забыть о людях, которые на заботу о себе ничего не могут дать взамен, было бы делом вполне обычным. Они дали Оле свои телефоны, и она звонила им в любое время, и они приезжали. Но все равно все было не так, и Оле безумно не хватало отца, той атмосферы, что, как оказалось, создавал именно он. После школы она вообще редко ходила домой, шла в гости к Вике, где девочки готовили уроки, а после вместе отправлялись в драмкружок. А вечером она быстро проскальзывала через гостиную, которая раньше была излюбленным местом сбора семьи и в которой теперь сидела мама, олицетворяющая собой одиночество. Рассказывать маме о том, как прошел день, все больше отдаляющейся в мир прошлого, не хотелось. Да она и не интересовалась, как раньше, и ни о чем не спрашивала, даже о том, почему Оля не приходит после школы домой. У Оли теперь была своя комната, которая раньше была кабинетом отца, и там она могла поплакать. А потом боль притупилась. В отличие от мамы, у Оли было и настоящее, а не только прошлое. И она сумела со временем как-то привыкнуть к потере отца, и, если сердце ее не смирилось, разумом она поняла: всегда хорошо не бывает, мир полон неожиданных бед и несчастий, от которых ты ничем не защищен. Но смириться было трудно — она помнила, что такое счастье, покой и защищенность.

А у Риты этой раздвоенности не было. Она из-за своего возраста легче остальных отреагировала на смерть отца. Когда ей сказали, что папа разбился, она, подумав, произнесла:

3
{"b":"586861","o":1}