На следующий день мы приняли еще в соседних трех аулах 48 всадников. Миссия наша приходила к концу. Накануне погрузки нас посетил полковник Невзоров, помощник командира полка, и произвел осмотр принятых нами джигитов. Вид людей был хороший и молодой, конский же состав был прекрасный.
Побывать во всех саклях, куда нас приглашали, мы, конечно, не могли, они же считали за особую честь принять у себя офицера, да еще своего будущего начальника. Под разными предлогами мы все эти приглашения отклоняли, побывав только у влиятельных «стариков» и у муллы; все это отнимало время и мешало делам, а их была масса: нужно было торопиться с отчетами, ведомостями и расчетами для погрузки, а также озаботиться фуражом. Не имея с собой писарей, мы оба часами сидели над листами бумаги, вычерчивая и подсчитывая.
Рано утром 25 июля на сборный пункт начали прибывать мобилизованные всадники. Снова проверка, снова браковка, и только часам к десяти утра мы смогли выступить походом в Грозный для погрузки в эшелоны. По дороге нас настиг красавец всадник в погонах подпрапорщика, с колодкой георгиевских крестов, и просил о зачислении его в эскадрон. Он был так красив и эффектен на своей золотисто-рыжей кровной кобыле, что мы им невольно залюбовались. Из предъявленных им документов явствовало, что это был старый всадник, службы 1911 года, окончивший учебную команду в Дагестанском конном полку[31]. Он был сразу же назначен вахмистром эскадрона. Это была действительно находка для меня, вызывавшая в дальнейшем зависть у всех командиров эскадронов. Знание строевой службы, авторитет и личная храбрость сделали его моим незаменимым помощником и советником во все время моего командования 4-м эскадроном.
Часам к 4-м дня, в колонне по три, мы вступили в город. На главной площади набранных всадников встретил начальник дивизии генерал Ревишин; пропустив колонну, он подозвал ротмистра Феденко-Проценко и меня и, благодаря за быстро выполненное поручение, сказал: «Слава Богу, вы набрали молодцов, и по внешнему виду они так не похожи на тех, что были с нами в степях, а конского состава лучше и желать нельзя».
Придя на вокзал, мы с места же приступили к погрузке в поджидавший нас поданный к платформе состав. Погрузка шла чрезвычайно медленно: полудикие, горячие лошади не хотели входить по сходням в вагоны, неопытные в посадке чеченцы суетились, кричали, создавая путаницу и калеча лошадей. Чуть ли не каждой лошади приходилось завязывать глаза и грузить поочередно. Когда, наконец, часам к семи вечера, все было закончено, нам сообщили, что приказано построить в пешем строю всех людей на платформе, куда вскоре прибыл правитель Чечни генерал Алиев в сопровождении начальника дивизии. Обойдя людей и поздоровавшись с ними, генерал Алиев обратился к джигитам с напутственным словом на чеченском языке. Генерал Ревишин представил ротмистра Феденко-Проценко и меня генералу Алиеву, который в очень лестных словах благодарил нас за блестящий вид чеченцев, добавив, что от лейб-драгун он другого и не мог ожидать.
С наступлением темноты, под страшную пальбу в воздух изо всех вагонов, мы покинули Грозный. Эшелон наш двигался невероятно медленно, повсюду останавливаясь и пропуская поезда, и только на вторые сутки ночью мы прибыли в Ставрополь, где и были отведены на запасные пути. Но еще в сумерках, по просьбе коменданта станции, мы приступили к выгрузке лошадей. Часам к семи утра, построив людей, мы двинулись через весь город в отведенные нам на противоположной стороне артиллерийские казармы. Вид чеченцев и дикие их песни взбудоражили мирных обывателей города.
Прибыв в Ставрополь, ротмистр Феденко-Проценко в тот же день был отозван в штаб Чеченской конной дивизии для исполнения своей прежней должности, но спустя несколько дней он по собственному желанию, подав рапорт, покинул Чеченскую дивизию, перейдя в штаб 5-го Конного корпуса. В день прибытия в Ставрополь, приказом по 1-му Чеченскому конному полку, я был «допущен» к командованию 4-м эскадроном, а недели две спустя утвержден в занимаемой должности.
Все 154 всадника, приведенные нами из аулов, целиком пошли на формирование моего эскадрона. Младшими офицерами ко мне назначены были: поручик Янковский (7-го Драгунского Кинбурнского полка), корнет Алехин (лейб-драгун) и корнет Лечи (офицер-чеченец). Работы была масса, время же нашего пребывания в Ставрополе до выхода на фронт определялось месяцем-полуторами, причем добавлялось: «в зависимости от обстоятельств»... а неопределенность заставляла торопиться, дабы быть постоянно готовыми к немедленному выступлению. Сообразуясь с этим, я с места же стал требовать от офицеров эскадрона и всадников максимума напряжения. Мною было составлено и одобрено командиром полка расписание занятий, и работа в эскадроне закипела.
С первого же дня я произвел разбивку людей по взводам, распределив поровну унтер-офицеров и старых всадников Дикой дивизии. Все четверо моих взводных были георгиевские кавалеры Великой войны. Kонский состав был прекрасный, в массе своей гнедой и рыжий с различными отмастками. Помещение эскадрона было весьма удачное: каменные казармы артиллерийской бригады и просторные светлые конюшни; рядом находился и большой мощеный казарменный двор, где в часы уборки разбивалась общая на весь эскадрон коновязь.
С 6-ти часов утра в эскадроне начиналась жизнь: уборка, на которой обязательно присутствовал один из младших офицеров, a иной раз и я сам, затем шло чаепитие, после чего взводы расходились на пеший строй, стрелковое учение, стрельбу, и так одно занятие сменяло другое до самого обеда, после чего давался двухчасовой отдых и начинались конные занятия: рубка, прыжки через небольшие препятствия, взводное учение — заезды, перестроения, вытягивание колонн, движение разъездов и цепочек по пeресеченной местности и проч. На конных учениях я присутствовал всегда лично, подъезжая то к одному, то к другому взводу; когда же взводы уже начали сколачиваться, то занятия кончались всегда коротким эскадронным учением и решением какой-нибудь несложной тактической задачи, причем, памятуя слабые стороны чеченцев в Степном походе, я непременно требовал спешивания и выделения коноводов и работы в пешем строю. Работа эта меня увлекала, и я, и мои младшие офицеры отдавались ей с большим энтузиазмом. Командир полка, полковник Кучевский почти ежедневно посещал эскадрон в часы занятий, и я в лице его неизменно находил полную поддержку своим требованиям.
Помимо чисто строевых занятий, на мне лежало немало и хозяйственных дел: приходилось все создавать самому и за всем наблюдать. Одна из первых забот была — придать эскадрону наиболее однообразный вид; для этого, закупив желтое сукно и наняв в городе портных, я засадил их шить для чеченцев однообразные желтые погоны и башлыки. Кроме того, несколько сапожников целыми днями пригоняли однообразно седельные вьюки и снаряжение. В первые дни по вечерам, после уборки, взводы по очереди придавали туалет лошади, подщипывали хвосты, гривки, подстригали щетки на ногах и проч.
Постепенно эскадроны начинали принимать однообразный воинский вид. Чеченцы молодецки отдавали честь, дежурные и дневальные были на местах, и при входе в эскадрон или на конюшни неслась команда «смирно» — и дежурные подходили с рапортом. Увольнение в город производилось исключительно с разрешения вахмистра.
Вечером после занятий я обыкновенно шел обедать в Собрание или в городской сад, где встречались все офицеры разбросанного по всему городу полка и слушали каких-то местных скрипачей. Тут мы обменивались впечатлениями по общей работе по созданию нашего полка. По дороге домой я часто заходил к командиру полка, как к своему старшему товарищу лейб-драгуну, и, сидя у него за самоваром, в уютной обстановке, мы обсуждали текущие полковые дела и с надеждой глядели на будущее. Все, казалось, складывалось в нашу пользу: телеграф ежедневно приносил радостные известия, наша Армия победоносно продвигалась вперед, громя красных на всех фронтах...
