Д-р Яниус — старший врач штаба дивизии — раненный в руку во время отхода из Крыма, в октябре 1920 года по настоянию жены своей отказался эвакуироваться и остался в Pocсии.

Штаб-ротмистр Буханов[25]  — герой конной атаки у деревни Оленчевка, в прошлом — сын состоятельных родителей, дворянин, кадет Киевского кадетского корпуса, юнкер Николаевского кавалерийского училища, блестящий кавалерийский офицер, до конца гражданской войны честно сражался на фронте. Но с начала эвакуации он сошелся с крайними левыми кругами, затем стал сменовеховцем[26] и в дальнейшем открыто перешел в лагерь большевиков. Несколько лет спустя я неожиданно встретился с ним лицом к лицу в Париже. Мы оба друг друга узнали, но я с брезгливым чувством отвернулся и продолжал свой путь, ускорив шаги, и, перенесясь мысленно в далекие астраханские степи, невольно задавал себе вопрос: а где же теперь боевое оружие с высушенной на память «подлой большевистской кровью»?

Ставрополь. 1919 год. Командование эскадроном

Тяжело громыхая, ночью, в полной темноте, поезд дотащил нас до Грозного — столицы Чечни. Взяв извозчика, мы приказали везти себя в гостиницу. Все попытки найти комнату оказались тщетными: все было занято и реквизировано. Мы в отчаянии подумывали уже возвращаться на вокзал и там в зале первого класса коротать остаток ночи, как вдруг нашего возницу осенила мысль, и, нахлестывая свою лошаденку, он снова повез нас через сонный город. Денщики наши с вьюками и седлами тарахтели следом за нами. Мы остановились у какого-то мрачного двухэтажного дома. Распахнулась дверь; до нас долетели звуки охрипшего граммофона. Любезная хозяйка с нескрываемой радостью выбежала нам навстречу, готовая, казалось, заключить нас в объятья… Нам предложили довольно посредственную комнату, но мы были и ей рады, предвкушая удовольствие выспаться и вымыться. Наши денщики сразу же вошли в свою роль: появилась горячая вода для мытья, самовар, стелились кровати. Хозяйка усиленно уговаривала нас поскорее вымыться и подняться к ней наверх, но, сославшись на усталость, мы уклонились от ее предложений. Мой денщик Гончаров смущенно сказал: «Господин ротмистр, да ведь мы попали не в гостиницу; это настоящее «заведение» — здесь только одни молодые барышни». — «Ну что же, мы все же останемся здесь, — улыбаясь, заявил ротмистр Феденко-Проценко, — не ночевать же нам на улице, а завтра, осмотревшись, перейдем». Вымывшись и напившись чаю, мы стали подумывать о сне. Вдруг страшный женский крик и шум возни раздались у самой нашей двери. Накинув бурку, я вышел в коридор: какой-то вольноопределяющийся чеченец неистово бил по лицу полуголую растрепанную женщину; она не оставалась в долгу, визжала и отбивалась. Прикрикнув на вольноопределяющегося, я приказал ему немедленно же убираться; он был, видимо, этим крайне обрадован и мгновенно скрылся, но женщина не унималась, продолжая требовать каких-то денег. Я совсем не хотел вникать в их счеты и разногласия и приказал своему денщику успокоить разбушевавшуюся женщину. Гончаров только этого и ждал; схватив половую тряпку и заткнув ею рот женщине, он сильным ударом колена выбросил ее через двери в сад. На крики прибежала и хозяйка, на этот раз сильно обиженная, упрекая нас в самоуправстве и подрыве ее «дела». Но несколько минут спустя инцидент был исчерпан, и мы, изрядно усталые, заснули под звуки граммофона и нескончаемого смеха наверху.

Проснувшись рано утром, мы отправились в Управление Чечни за предписанием. Оказалось, что наше пребывание в Грозном, очевидно, задерживалось на день-два. Нам предстояло ехать в горные аулы, только недавно покоренные и приведенные в подчинение, для набора всадников; для нашей экспедиции требовался конвой стражников, которые в то время были все в разгоне и нам приходилось их ждать. Воспользовавшись вынужденным пребыванием в городе, мы решили приобрести черкески, как нам это советовали для успеха нашей миссии. До сих пор и во все время Степного похода мы ходили в форме лейб-драгун, считая себя прикомандированными; теперь же, перейдя в 1-й Чеченский конный полк и приняв эскадрон, нам приходилось надевать форму полка. Все дни нашего пребывания в Грозном мы, четверо однополчан, ежедневно собирались вечером на обед в лучшем в то время в городе ресторане «Сан-Ремо» и, слушая музыку, за стаканом вина вспоминали наш старый полк и делились впечатлениями дня.

Нам четверым предстояло набрать людей для двух эскадронов. По обоюдному соглашению мы разделились на две партии: одна — ротмистр Феденко-Проценко и я, другая — штаб-ротмистр Генрици III и корнет Алехин. Между собою мы поделили и аулы, в зависимости от числа выставляемых ими всадников. Стражники все не прибывали, а время шло: 26-го был назначен день для погрузки в эшелоны. Нужно было торопиться, и мы решили рискнуть поехать самостоятельно. Мы наняли подводу, вооружили наших денщиков винтовками и, оставив все свои вещи у знакомых, 20 июля, плотно и хорошо позавтракав, пустились в путь.

У нас было предписание правителя Чечни[27], с указанием, сколько какой аул выставляет всадников на основании договорных условий местного горского правительства с Главным командованием. Нам оставалось только принять количество вооруженных всадников и лошадей, с походной седловкой, удостоверяя их годность для строевой службы. В противном случае нам предоставлялось право их браковать и требовать замены. В помощь нам давались медицинский и ветеринарный фельдшера.

Первый ближайший аул был Новые Алды, в котором мы должны были принять 36 всадников. Прибыв в управление аулом, мы вызвали старшин и предъявили свое предписание. Громадная толпа пеших и конных чеченцев, вооруженных с ног до головы, злобно на нас посматривала. Старшины сразу же стали торговаться, прося уменьшить число выставляемых всадников. Но мы отказались вступать с ними в спор и строго держались предписания. Проспорив более часа и видя, что мы непримиримы, «старики аула» стали собирать предполагаемых к мобилизации чеченцев. Расставив столы посреди площади и составляя попутно ведомость, мы приступили к приемке людей, вооружения, обмундирования, седловки и, наконец, лошадей. Все это приходилось делать весьма тщательно, непрерывно бракуя и требуя тут же замены. Сопровождалось это все невероятным спором и торгом. Тут пришлось столкнуться с многочисленными непредвиденными трудностями; многие чеченцы не говорили по-русски, и приходилось обращаться к переводчику. Документов почти ни у кого из них не было; имена же у всех были одни и те же: Ахметы, Магометы, Али и проч. Все это вызывало невероятную путаницу, и, как следствие — в будущем возможны были подмены и подделки. Тогда мы решили в ведомости указывать отличительные признаки каждого принимаемого чеченца и каждой лошади. Тут же на месте у нас выработался прием: твердо стоять на раз заявленном требовании и ни в каком случае не уступать, иначе всей нашей миссии грозил провал: малейшее послабление вызывало сейчас же дальнейшие просьбы. Чеченцы вообще народ дикий и малокультурный; единственное, что на них действует, — это сила и животный страх перед офицером, в котором они видят представителя власти и высшую расу. Всем им были еще памятны недавние жестокие с ними расправы генерала Ляхова[28] при подавлении восстания и приведения их в покорность. Многие аулы были сожжены и разбиты казаками и много крови было пролито здесь в горах, пока чеченцы не признали над собою власти Главнокомандующего[29].

Когда мы покончили с приемкой, нас пригласил к себе в гости старый, седой чеченец. Переступив порог его богатой сакли, мы сразу же попали в другой мир. Расстелив ковры на балконе и сняв сапоги-чувяки, хозяин долго молился, затем принесли самовар, и нас пригласили к столу; подали очень вкусную яичницу с острым сыром и шашлыки. За стол сел хозяин, пригласив нас, как гостей, сесть справа и слева от него. Никто из сыновей не смел садиться в присутствии отца: они, все вооруженные, встали вдоль стены. Еду подавали жены (их у нашего хозяина было четыре), с опущенными глазами и не смотря на окружающих, поставив блюдо, они сейчас же уходили. Дочери-девушки вообще не показывались на глаза. По восточному обычаю есть приходилось всем из одного блюда-тарелки, закусывая вкусным хлебом-лепешками. Одно блюдо сменялось другим, затем пошли сладости и варенье и началось обильное чаепитие. Так просидели мы за столом часа два, а то и более; затем хозяин встал и снова начал молиться. Было уже поздно, мы сильно устали. Хозяин проводил нас в саклю, всю увешанную коврами, и указал на низкие диваны, предназначенные для сна.