Из своих укрывищ выскакивали очумевшие спросонья чужаки, и опрокидывались назад под одиночные выстрелы автомата. С десятка метров Славка почти не мазал, никому не давая шанса. Как вдруг из двух разных шалашей вьюнами "вывинтились" какие-то особо юркие личности с одними только кинжалами в руках. Поднырнув, такое ощущение, прямо под летящие навстречу пули, пираты метнулись к воде. Но на пересечку уже выскочил Яромир, и тройка копьеносцев с ним. Один юркий метнул кинжал - острие попало в стык пластин на кожанке, впившись в грудь общиннику. Тот стал оседать, хрипя. Но это уже была последняя удача хваткого корсара, безнадежно завязшего в свалке с остальными копейщиками, и исколотого со скоростью швейной машинки. Второму вообще не повезло - Яромирова булава "добавила ума". С маху вбила "попрыгунчику" курчавую башку в плечи, разбрызгав во все стороны желтоватые крошки-капли мозгов.
Вся схватка закончилась, едва начавшись. Убитым пиратам, не мудрствуя лукаво, на приготовленной для костра колоде оттяпали топорами бритые бошки, чтобы те случайно не поднялись. И сбросили в воду, благо даже раздевать не пришлось. Трофеи, включая тряпки чалмоносцев и сами чалмы, загрузили на лодью, взяв вторую, поврежденную, на буксир. Чтобы довести на Белогрудов доставшуюся галеру, на весла сели бойцы. Ну да людей хватало - потери-то ограничились одним павшим. Которого тут же на острове возложили на краду. И с дымом душа честного защитника рода взлетела в Ирий, к богам и на новое перерождение.
Перед отходом Яромир подошел к Славке, и приятельски хлопнул по плечу: "Если б не ты, Вятша, малой кровью не отделались бы - много жизней родовичей нынче сохранил. С таким оружием, как у тебя нам, наверное, никто страшен не будет". Славка отомкнул от автомата последний оставшийся магазин, и выщелкал оттуда патроны. В горсть сиротливо выпало всего каких-то три "масленка".
- Гляди, воевода, - протянул их Яромиру огорченный автоматчик. - Три патрона - три жизни могут взять при самом удачном раскладе. Потом мое оружие не страшнее дубины - твоя булава, пожалуй, для неприятеля убойнее будет.
Яромир осторожно взял патроны в руку, подбросил их на мозолистой ладони, и обнадежил: "Патроны, говоришь? Чудно называется, не по-нашенски. Так патронов не будет, а человек останется. С воинской наукой тебе поможем, сколько сами ее знаем, и будешь другим оружием биться. Не зря предки говаривали: если сердце из железа, и деревянный кинжал хорош".
На следующий день после боя Славку приняли в род (на празднике дед Птах его перепил-таки). И за неделю толокой слепили ему собственную хату, да еще пару дней прогревали печь, топившуюся "по белому". Столяры да гончары нанесли самодельной мебелишки да глиняной посуды, а Миролюб смастерил медный казанок, сковородку да чайник. В уплату пошла доля трофеев, из которых кэп оставил себе лишь приглянувшийся кинжал да кривую саблю - надо ж "холодняк" осваивать. А Полкаша справил новоселье в здоровущей бадье под калиновым кустом во дворе.
...Череванева лодья тяжко осела по борта под грузом мешков с солью. Выводя судно на стрежень, гребцы навалились на весла. Вертеть дрыном метров в семь длинной непривычному Славке было нелегко. Ломило спину, на затылок стекали капли едкого пота. Но вышли из протоки, поставили прямой парус. И гребцам стало чуток полегче. Хотя к вечеру Славка уж вконец загибался: на привале у берега руки дрожали так, что казалось, не донесет до рта деревянную ложку с кулешом. "Ничего, обвыкнешься", - подбадривали матерые "ветераны" речных походов. Черевань испытующе поглядывал из-под густых бровей, но пока помалкивал - оценивал новичка. А уже к вечеру следующего дня кэп понял, что и правда втянулся - хребет уже не трещал натужно, и руки не грозили отпасть.
Он заново познавал великую реку, ее изменившиеся берега. Исчезли удавки бетонных дамб, сдавливавшие Днепр мертвой хваткой. Вернулись пороги, да только и они заметно сгладились - глубины хватало, и волоком через них суда тащить было теперь не нужно. По-прежнему сиял у порогов древний остров со святилищем Хорса. Характерники-жрецы в белых одеяниях с солнечным кругом и мечами у пояса, как встарь, благословляли защитников родовых земель. А защитники были нужны: на посиделках у вечернего костра проскакивало что-то смутное и нерадостное о пропавших лодьях, об уведенных в рабство. И накликали же: в двух переходах от Хорсова острова курс торговой лодьи перерезало чудо-юдо.
Кэп просто обалдел, заметив патрульный катер из его времени. Только вот на его рубке высился закрепленный канатами парус, а по надстроенным досками бортам сидели гребцы. Гребли они так, что гнулись здоровенные весла, и на носу уже выстраивались лучники, предводительствуемые чернобородым здоровяком в черной же броне. На лодье спешно натягивали кожанки, разбирали щиты и копья. Славка тихонько извлек из котомки предусмотрительно прихваченную "эргэошку". Рванул кольцо, свел усики и ждал, зажав ее в руке, и предусмотрительно прикрывшись круглым щитом с бронзовым умбоном и железной оковкой по краям.
Когда "модернизированный" катер подошел совсем близко, и тамошняя гоп-компания уже готовилась перескочить к ним на лодью, Славка одним взмахом отправил гранату на борт катера. Железное "яичко" перелетело по крутой дуге, брякнулось о палубу, и грянул взрыв. Страховидного предводителя с гуртом лучников просто снесло в воду. Несостоявшиеся абордажники прямо-таки взвыли - кто от боли, причиненной взрезавшими тела осколками, кто с перепугу перед неведомой угрозой. Лодья наддала, пока железная абракадабра с веслами совсем не скрылась из виду. Кормчий и купец одарили Славку признательными взглядами - погони не было, и вряд ли ее стоило опасаться. Обошлось даже без раненых: только потрудились, вытаскивая стрелы, глубоко воткнувшиеся в борта и мачту. И поминая тех, кто их запустил, прочувствованными матюгами.
Когда же Днепр разлился во всю ширь, а его берега стали крутыми, показался и большой торг. Кэп понял, что узнает места: вот тут был фуникулер, вот тут речные берега люди зажали было гранитными тисками. А тут на холме, казалось, еще вчера, высился бронзовый болван с крестом в честь жадного до власти князя, обманом и кровью сделавшего внуков божьих рабами ожившего мертвеца. Ничего этого больше не было: мощное течение обвалило кручи, и вечный Днепр, истерзанный людьми, наконец вернул себе свободу. Не попирал больше землю долго осквернявший ее бронзовый детина-крестоносец. Теперь о нем напоминала лишь извилистый шрам на взлобье светлого холма - глубокая рытвина, по которой увесистый болван сползал на берег. Зато холм венцом дубков, как встарь, увенчало Перуново капище.
А торг оказался и вправду неимоверно велик. В заливчиках у старого города лебяжьей стаей сгрудились лодьи и галеры, плоты и лодки самой разной величины - от душегубок до баркасов. От них и к ним по дощатым сходням двигались цепочки амбалов, нагруженных мешками и корзинами со всякой всячиной. Немного подальше шумел человечьей разноголосицей, мычанием и блеяньем скота, перезвоном молотков и молотов в кузнях сам торг, раскинувшийся вместо начисто срытой кручи.
Лодью облепили перекупщики, но Черевань тут же послал гонца за каким-то давним "бизнес-партнером", и жучкам ничего не обломилось. Гребцов купец отпустил кому куда надо, строго наказав собраться к рассвету. А Славке, который примкнул к предвкушающей все удовольствие мира гурьбе, украдкой сунул в руку пригоршню серебрушек - гуляй, не хочу. За что "премия", было и так понятно - все ж последнюю гранату на речных гопников потратить пришлось.
Тут кэп сориентировался сразу: пообещав родовичам поопытнее выставить за свой счет пива в ближайшей корчме, зазвал их помочь с закупками. Те чувствовали себя в многолюдье торговых рядах, как рыба в реке. Торговаться любили и умели. Так что вскоре Славка стал гордым обладателям ножа обеденного, искусно кованного, мягких сапожек, мотка портянок, бельишка навроде кальсон, тонких рубах и главное - новехонького волчьего тулупчика, который не всякий мороз насквозь прошибет. Таская за собой все увеличивающийся ворох покупок, Мастер загрустил - куда это все на лодье девать. "Тоже мне, грусть-печаль! - заулыбались многомудрые спутники. - Тряпки в бочку, а бочку на борт".
