Их крепко стянули чем-то вроде гладкого шелкового пояса или галстука, концы которого оставили свисать.

- Не жалко же тебе шмоток, они ж потом как из жопы будут. Долго тренировался? – насмешливо.

- В детстве я увлекался вязанием узлов, - вполне серьёзно. Поцеловал вздрогнувшие губы. – Не трясись так, а то я чувствую себя растлителем малолетних.

Анжи слепо, злорадно усмехнулся:

- Мой родной педофильчик.

- Хорошо не Ганибальчик.

- Откуда ты знаешь? Может он тоже детишками баловался?

- Историю учил, в отличие от некоторых.

- Историю пишут победители, а во времена Древнего Рима мальчиков не трахал только ленивый. Как там, эти эросы, эрасты, эразмусы…

- Ему некогда было, он воевал.

- Война войной, а… омлет по расписанию. Нет у тебя критического мышления, кошак.

- У меня нет критического мышления? – иронично.

- Нуу… это только предположение, я же его не тестировал.

- А его можно протестировать?

- Без понятия, я не спец.

Во время этого небрежного пикирования Игорь, перебравшись Андрею на спину, массировал его плечи и шею, пока тот совсем не растёкся лужицей по кровати.

Повисло недолгое молчание, и Андрей вздохнул:

- Ты так надо мной трясёшься, что я чувствую себя любимой девочкой-целкой. Школьницей, мать её.

- Тогда ты, скорее, не любимая школьница, а любимая мозоль.

- Да пошёл ты, - фыркнул, брыкнувшись, так что пятка хлопнула кошака по какой-то из конечностей. – Не нравится не е… гхм, имей. Можешь сходить к доктору, полечиться, некоторые говорят – голубизна лечится.

Тот фыркнул и, вместо ответа, впился поцелуем в плечо Андрея. Тот невольно прижал плечо к уху, ощущая едва тёплые руки на своей талии.

- Повернись на спину, - чуть охрипший приказ.

И Анжи, под магией дудочки Крысолова, повиновался.

Его руки накрепко зафиксировали к чему-то железному возле матраца, и это железо, отдавая холод, упрочило внутренний жар – безосновательный, предчувственный, предваряющий действо.

Игорь перебрался так, чтобы коленями сжать чужие бёдра.

- Тише ты, тише, – целуя, говорил непонятно зачем – не голосу тише – дрожи, и то, не своей ли?

Андрей сам долго не отпускал чуткие губы, прикусив нижнюю, когда кошак попытался отстраниться. Как отчаянное нелепое сопротивление игривой неизбежности.

Игорь долго выцеловывал подрагивающий живот с гладкими, едва выступающими кубиками пресса, и только тогда, когда Андрей смирился, или хотя бы притворился, затаившись, будто смирился с этим почти болевым порогом нежности, передвинулся ниже.

Анжи не проронил ни слова – лишь неспокойные, смутные смешавшиеся звуки кое-как доказывали, что на постели не бревно, а живой человек. Сдирая непокорную резинку трусов вниз, Игорь кинул мимолётный взгляд вверх и, заметив выражение лица предполагаемого «деревца», чуть не испортил дело всей жизни внеурочным гоготом. Он теперь даже засомневался, стоило ли «деревцу» завязывать глаза, может, видя выражение лица Игоря, Анжи бы чутче воспринял атмосферу, а так – разыгрывая целую пантомиму имени «Отелло» - слоняясь между «молилась ли ты на ночь?», и чем-то скрытно-пошлым типа «О, Отелло, сначала поимей меня, а потом я сам/сама (нужное подчеркнуть) заколю нас обоих» эти почти развращённые, покрасневшие губы то поджимались, то выпускали осколочный выдох и, выругивая себя, снова поджимались.

И что с таким чудом делать?

Он бы, может, ещё засомневался – что? но, с трусами или без – реакция на лицо. Стоит только провести языком от основания до головки, и у владельца такой прелести просыпается талант оратора – правда, в области не оральных искусств, а более прозаических – трёхэтажных.

Не ожидал, что ли? Ну а что с ним ещё делать? Сразу валить и трахать? Нет уж, обойдёмся без подсмотренных в порнушке банальностей.

Хотя, банальности - это иногда так мило. Что-то вроде – подуть – холодно и удержать – чтобы не дернулся. Не церемонясь, заглотить весь и, перемежая быстрые движения бархатно-медленными, довести – как бы ни сдерживался – до оргазма. Не заставляющего себя ждать, как и должно было бы быть у всякого мальчишки-студентика.

По сути, главное удовольствие – это видеть, как изламывается в тихом шипящем стоне его тело – и не каяться, не каяться – потому, что этого ждал долго, нечеловечески долго поджидая добычу.

- Ты её что… проглотил? – после недолгой паузы, нерешительно-хмуро.

- Ммм… угум.

Мгновение осознания.

- Фу, мерзость, - кисло.

Смешок:

- Только поначалу.

- …Это предложение? – начиная приходить в себя.

- Смотря как ты на это смотришь.

- Это демагогия.

- Ты знаешь слишком много умных слов, - оттирая губы и перебираясь выше – развязать глаза.

Взгляд серых глаз с порочной поволокой – её остатками на дне глиняного кувшина. Застревает на губах кошака, кажется, не в состоянии совладать с каким-то подземным чувством:

- А трахнуть меня ты не собираешься?

Тот широко улыбнулся, разлёгшись на боку и подпираясь локтем:

- Ну и скажи, сколько гей-порнушки ты пересмотрел перед тем, как сюда пришел?

Над Андреем мгновенно нависает тёмная мрачная туча:

- Не спрашивай.

Тёплый смех:

- Зуб даю, в какой-нибудь из них трое, нет, четверо лысых негров с хозяйством геркулесовых размеров обрабатывают по очереди бледного тощего паренька со всех сторон – желательно, сразу же, без подготовки и в течение двух часов.

По лицу Андрей пробежала целая радуга: от красного до зелёного и почти-фиолетового.

- Заткнись.

- Да ладно, у тебя на лбу всё написано. Вот поэтому я тебе сегодня даже не предлагаю.

- Ооо, - застонал тот, - заткнись, ну пожалуйста, иначе я в эту хату – больше ни ногой. И вообще, отвяжи мои руки, предлагальщик.

Едва получив полную свободу, Анжи поднялся, подтягивая матню на место. Вскочил на ноги.

- Ты куда? – поинтересовался Игорь.

- В душ.

- Ты там только что был?

- Мне опять нужно.

- Ты же чистый.

- Слюни твои смою, - уже за дверью, - вдруг они ядовитые.

Игорь фыркнул, слыша, как снова, почти сразу зашумела вода. С его губ всё не сходила глупая, широкая улыбка.

========== Глава 6: ДорогОй - из дому ==========

Комментарий к Глава 6: ДорогОй - из дому

Не знаю, насколько это будет для всех актуально, но, под что писалось:

Placebo – In The Cold Light Of Morning

Волны бьют, волны жгут. Холодно.

Синий – тут.

А за океаном – в окне,

Лето стучит ко мне.

Но оно не знает, где дверь.

Оно не нужно. Не мне, не теперь.

Я – в океане, в беседке, под крышей,

где вовсе не слышно звуков

чужих, кроме шума цветов,

Синего стука.

Все птицы вокруг – как чайки, качаясь,

И падая в толщу воды,

Кричат мне отчаясь,

«Спаси нас. ожди. подожди».

В беседке нет света, в беседке морозы,

И в памятный – тот же – час,

Я голосом – синим – в безликие волны:

«Не могу. Никого из вас!»

И качаясь – в качелях, в беседке

без света – среди океана, гроз,

Голос мой оголённый, с остатками лета,

Просит звука безгранных звёзд.

Что мне нужно, Господи? Что мне нужно?

Что привело меня сюда? Что выведет?

Он сидел на корточках на крыше и курил.

Он же бросил?..

Или, уже… нет?

Внизу на балконе росло дерево. Дикое и заброшенное. Прям из трещины. В этой квартире наверняка никто не жил. Не поливал, не ухаживал.

А оно – росло.

Одна, вторая, третья. Запоем. Безостановочно. Чтобы задохнуться никотином. Медленно. В мучениях.

Чтобы он заполнил лёгкие, отравил их и, разъедая, превратил в пепел. Как то деревце на соцкартинке: «Курение вызывает рак».

Не курите, дети.

Курение вызывает безразличие.

И лень души.

Такую, чтобы ни петь, ни играть.

Чтобы гитару – отравить, отправить. Выкинуть.

Выкинуть в то далёкое прошлое, где его ещё нет.