Я не знал. Знал, что мне страшно и от этого рушил мир вокруг себя все более изощренно.
Тренировки не помогали. Я просто проваливался туда — в замок, к черным щупальцам, нежно обвивающимся вокруг высоких фигур в темных балахонах. Они больше не нападали — просто смотрели, как я приближаюсь, и истаивали, когда до них оставалось несколько шагов.
А со двора все доносился детский смех. Чистый, искренний, так смеялся сын, когда белка брала у него с руки орех и отбегала на несколько шагов, чтобы деловито стрескать полученное лакомство. Но от этого смеха мороз продирал по коже, где-то в глубине смеха был запрятан невыносимо холодный, кристальный абсолютный ужас. Так можно смеяться, уничтожая Вселенную.
И я вздрагивал каждый раз, когда сын смеялся. Я бесился, когда он плескался в ванной, каждое его движение я воспринимал как угрозу — угрозу его безопасности. Он же может поскользнуться и удариться о край ванной. Он может захлебнуться — это же так просто.
Но в глубине души я боялся за себя. Я боялся услышать в его смехе тот самый потусторонний холод.
Гордился я только одним — пошел сам. Кривясь, морщась, презирая самого себя, но пошел. Сначала к психологу, потом — к неврологу, который выслушал меня, вздохнул, и прописал афобазол, велев приходить через неделю.
Ночью я оказался в огромном темном зале, стены которого терялись во тьме, плыли, текли тенями, которые отбрасывали редкие факелы, казавшиеся глазами неведомого чудовища. Звук шагов глухо и беспомощно исчезал, словно его съедала темнота. В которой что-то шевелилось. Я медленно шел вперед, сжимая оплетенную грубой кожей рукоять меча. В другой я стискивал амулет Отрайи, один из немногих магических предметов, который мог, хотя бы просто мог, сохранить силу в этом безумном замке. Я и сам не понимал, зачем и куда иду — мальчишка сидел там, во дворе замка, но я чувствовал, что подходить сейчас к нему нельзя, я просто не успею сделать и шага, как перестану существовать. Что я искал?
Я не имел ни малейшего понятия. Амулет налился тяжелым болезненным теплом, и я резко присел. Волна гнилостного дыхания прошла выше, над головой, и вместе с дыханием пришла мертвящая слабость, заставляющая ноги подкашиваться. Перед глазами замелькали серебряные точки, и я затряс головой. Амулет накалялся. отправляя вверх по руке волны тепла, помогающие сосредоточиться, разогнать морок, но я понимал, что это ненадолго. Там во тьме таилось порождение некромантов. Мертвое, одержимое одной жаждой — превратить все живое в такое же мертвое. Ненасытное.
И очень опасное. Владеющее «ветром смерти». Пока меня спас амулет Отрайи, но и его сила не бесконечна. Я снова отпрыгнул назад и уперся спиной в холодный камень. Слева потрескивал факел, укрепленный в тяжелом каменном кольце, и я, намотав шнур амулета на запястье, вытащил его. Я держал его в поднятой и выставленной вбок руке, совершенно не хотелось повторять ошибку множества новичков, державших факел прямо перед собой. Самый тупой лучник или арбалетчик сообразит, куда надо послать стрелу. И посылали — и новички гибли, выронив факел, недоуменно глядя на выросшее из груди оперенное древко.
Тихий, на грани слышимости шелест. И мертвенно бледное узкое лицо, выплывающее из теней. Белесые, словно льдом затянутые, провалы глаз, из которых сочится прозрачная жидкость, костяные руки, тянущиеся к моему горлу. Я молча ткнул факелом в лицо, но его уже не было, шелест раздавался сбоку, и я почти наугад махнул мечом. Треск — я словно перерубал палку, и тихий смех, вторящий тому, со двора.
Внезапно я почувствовал, что снова один в зале. Факелы горели ярче, тени, еще секунду назад казавшиеся непроглядными, рассеялись, и я увидел огромную распахнутую дверь в дальней стене зала.
Входить туда совершенно не хотелось, но выбора не было.
Выбора не было — приходилось тащиться через весь город, высиживать в молчаливой, если повезет, очереди, тоскливо глядя на белую дверь с табличкой «Званцева В. И. психиатр, врач высшей категории».
К счастью, врач не прописал с порога какие-нибудь зубодробительные антидепрессанты, от которых остатки разума отправляются в нокаут, а любая возможность делать что-то сложнее мытья посуды тушит свет и уходит отдыхать. Правда, особой радости от этого я не испытывал. Писать не получалось. Два заказа лежали в ожидании моего вдохновения, я ходил вокруг них кругами, но так и не начал даже делать новые наброски. Из @IG_Ast аккуратно поинтересовались, как у меня дела, на что я цинично спросил: а у вас? Жена стоически молчала, не упрекая ни словом, но отсутствие денег в доме становилось все более заметным. Нет, мы были далеки от нищеты, но все чаще приходилось залезать в заначки, поскольку меня хватало только на написание небольших статеек и авторских колонок для сайта @Nomobile, с которым давно сотрудничал. Брали тексты охотно, но платили за них немного. И тексты мне самому не нравились. Они были злыми и желчными. Как раз такими, какие я терпеть не мог читать у других.
Но я все равно открывал дверь и входил.
Я все равно вошел туда — в темноту. Теперь уже смех сводил с ума. Еще несколько минут назад я его не замечал. Такое часто бывает — любой монотонный звук спустя какое-то время перестаешь замечать. И, вдруг, он ударил мне по ушам с такой силой, что я упал на колени и заорал.
К счастью, я не выронил меч, и успел подставить его, отводя обрушившийся из темноты удар. И тут же — снова, уже сбоку, по непривычной траектории, снизу вверх, я подставил меч и крутанулся на каблуках, пропуская, уводя удар и, пользуясь инерцией, наугад выбросил меч вперед. Невидимый противник уверенно встретил егоуводящим ударом. Защита-атака. Знакомая школа.
Во всяком случае, пока.
Глаза привыкли к полумраку, и теперь я видел высокий темный силуэт. Манера держаться, стойка, мягкая поступь…
— Рэнсон? — выдохнул я в холодный воздух, и тут он атаковал.
Меня спасло лишь бесчисленное количество времени, которое мы проводили в фехтовальном павильоне. Я знал его манеру боя и смог выстоять. Но это был лишь первый натиск.
Бесстрастный, молчаливый, он отступил и застыл, опустив голову. Марионетка, которой перестали управлять.
Вдруг — голова дергается, на меня смотрит мраморно-белое лицо с синими губами. Губы растягивает улыбка, тепла в которой — как в корневище Черной Ели. Стремительный взмах меча. Я успеваю отступить, но руки тяжелеют, я уже не отбиваю удар — просто отмахиваюсь. И снова.
И снова.
Пока не понимаю, чего же не хватает в атаках Рэнсона. Он всегда был мастером импровизации. За счет этого и побеждал. Даже не за счет техники, у него были огрехи, но он просто не давал их использовать, сплетая стандартные комбинации ударов в немыслимые кружева, делая свои атаки похожими на выступления гимнастов. Сейчас меня атаковал учебник фехтования.
Я шагнул в сторону, отбил рубящий удар сверху и сделал выпад. Ну?!
Да — классическая защита, хрестоматийная связка движений. Сейчас должен быть ответный выпад. Есть!
— Заходите. Заходите, доктор вас ждет, — медсестра смотрит с профессиональным спокойным дружелюбием, от которого сводит скулы.
К счастью, меня не засунули в стационар. Дурдома я бы не вынес. В прошлом мне не раз приходилось бывать там. В качестве посетителя.
Никогда не хочу видеть свою жену, свою Ольку — так. Сидящей за дешевым пластиковым столом в комнате для свиданий. Суетливо и неловко достающей какую-нибудь снедь, которую я буду жадно и стыдливо жрать, давясь и ненавидя ее за то, что она смотрит на мои пальцы, белые, истончившиеся, мелко дрожащие…
Тонкие белые пальцы на черной рукояти меча. Такое знакомое и такое чужое лицо выплывает из темноты. Тьма обволакивает Рэнсона, и она пахнет мокрой холодной хвоей. Хвоя должна пахнуть не так, почему-то думаю я. Она должна пахнуть… теплом, чем-то сладким, душистым, и должен быть еще какой-то запах. Кисловато-свежий, озорной, вызывающий в памяти детский смех и маленькие руки, тянущиеся к золотистому светящемуся шару.
