«Мы допустили, в виду чрезвычайно тяжких обстоятельств, — писал он, — возможность пожертвования церковных предметов, неосвященных и не имеющих богослужебного употребления… Но мы не можем одобрить изъятие из храмов священных предметов, что запрещается Вселенской церковью».
Вождю мирового пролетариата не понравилось воззвание Патриарха. «Это вызов власти» — изрыгнул боженька. От расстройства и галлюцинаций, он удалился в один из многочисленных подмосковных санаториев, расположенный в селе Корзинкино.
Здесь он в тиши при воспаленном мозге написал свой самый кровавый опус под названием «О значении воинственного материализма». Этот опус размером в шесть страниц не вошел ни в одно из его многочисленных сочинений, ни в биографический очерк, а был упрятан в архив подальше даже от своих единомышленников-последователей бредового учения.
Сейчас, когда он сидел за столом и строчил бесчеловечный и антицерковный устав, его пером вел дух палача, инквизитора двадцатого века. Ничего подобного не найти в мировой истории. Ни один узурпатор так жестоко не воевал со своим народом и его духовной культурой как он, Ленин. Бессистемные наброски письма в тот же день 19 марта он продиктовал по телефону М. Володичевой с требованием передать Молотову для ознакомления с оставшимися в Москве своими денщиками, посоветовал созвать Политбюро, так как он по…состоянию здоровья не собирался принимать участия в этом заседании. На диктовку ушло более часа. Диктатор утомился, но, собрав все силы, дал еще ряд поручений.
«Ни в коем случае не снимать копий, ознакомить только членов Политбюро, если кто желает высказать свои соображения, разрешаю делать пометки на полях. После ознакомления письмо сдать в партийный архив на вечное хранение».
Володичева, уже привыкшая к кровавым распоряжениям вождя, на этот раз не выдержала и попросила уточнить то, что она записала под диктовку.
— Именно теперь и только теперь, — повторял вождь для Володичевой спокойным голосом, — когда в голодающих местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешенной и беспощадной энергией… Мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа, вообще, никакое хозяйственное строительство в частности, никакое отстаивание своей позиции в Генуе в особенности, совершенно немыслимы. Взять в свои руки фонд в несколько сотен миллионов рублей (а может быть и несколько миллиардов) мы должны, во что бы то ни стало». Володичева перевела дух и спросила:
— Правильно, правильно, я так и записала, Владимир Ильич, будут ли дополнения?
— Допиши…Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.
— А что такое реакционное духовенство?
— Все духовенство реакционное, вся буржуазия реакционная, впрочем, все члены Политбюро это хорошо понимают. Срочно передай Молотову, пускай собирает Политбюро.
Продиктовав последнюю знаменитую фразу, которая унесла свыше двадцати тысяч жизней священнослужителей, Ленин как всегда, когда изрекал знаменитые фразы, закрыл глаза и тихо произнес:
— Ай да Володя, ай да Ленин.
Скрипнула дверь. Тихо вошла товарищ Надя.
— Володенька, дорогой, что это так скрипел под тобой стул? Он уже старый, его надо выбросить. Почему ты не обеспечишь себя мебелью, ведь конфискованной мебели у зажиточных граждан — девать некуда. Все члены ЦК обеспечили свои дачи диванами, спальными кроватями, зеркалами в золотой оправе, а мы как бедные родственники…
— Товарищ Надя, я принял постановление о конфискации церковных ценностей. Скоро у нас будет золотых украшений столько, что девать некуда. Часть мы пошлем пролетариату других стран. Пусть активизируются, а мы придем на подмогу. Мировая революция должна совершиться. А попы-эксплуататоры пусть раскошеливаются. Но лучше их сначала расстрелять без суда и следствия, а потом спокойно проводить обобществление.
— А как же русские, что пухнут от голода и поедают трупы?
— Пусть подыхают русские дураки. Революция требует жертв, — выдал Ленин.
Тут раздался звонок. Вождь поднял трубку.
— Коба, ты? Знаешь, ты плохо владеешь русским языком, передай трубку Молотову, он у нас в Политбюро единственный русский, я ему все растолкую. Отвечу на все его вопросы. Молотов? Что вы там без меня не понимаете? Я же передал: стрелять, стрелять и еще раз стрелять. Соберитесь, организуйте комитет по реквизиции, но еврея Бронштейна (Троцкого) официально не вводите, потому что надо громить и еврейские синагоги. А товарищ Троцкий пусть руководит комитетом. Как? Очень просто. Я же руковожу Политбюро, хоть на нем и не присутствую. Докладывайте каждый день, сколько попов расстреляно, сколько мешков золота собрано. Куда сдавать? Пока в Гохран, а потом начнем распределять. Немного оставляйте и местным комитетам, а то они бедные сидят на голодном пайке. Кулаки? Они уже все расстреляны. Это они устроили голод — они, они-они!
Вождь плюхнулся на пол, схватился за голову, пена пошла изо рта. Сифилис стал добираться до его мозга. Партийный товарищ Надя так перепугалась и растерялась, что не знала, кого звать на помощь. Но муж пришел в себя, на удивление довольно быстро.
— Товарищ Надя не беспокойся, все хорошо. Это атака империализма. Вождь мировой революции мешает им творить беззакония. Когда мировая буржуазия и все попы будут повержены, я совсем выздоровею.
— Володенька, по-моему, ты творишь беззакония, зачем ты расстреливаешь попов? Уже два года как ушла товарищ Инесса, холера сразила ее и ты один как мужчина, почему ты ко мне не проявляешь никакого интереса, я хоть и старая, дряхлая и не красавица, но все же, я твой друг и в любое время готова пожертвовать собой ради твоего удовольствия. Хочешь, отведаем кровать прямехонько сейчас, потому что потом я продолжу свои записки о коммунистическом воспитании подрастающего поколения. Я же тоже должна внести посильный вклад в развитии марксизма и ленинизма.
— Това…ищ Надя, Инесса не от холеры умерла, а от сифилиса, только партия об этом не должна знать.
— Так она, сука, и тебя заразила? Я об этом напишу в своем трактате.
— Товарищ Надя, не смей этого делать. Партия не должна знать от какой болезни умер ее вождь и его ближайшее окружение. Товарищ Инесса получила эту болезнь от меня, а вот кто меня наградил — архиважный вопрос. А может — ты, товарищ Надя? Но я молчу. Пролетариат отнесся бы к этому слишком неоднозначно, а потому оба будем молчать. Это архи важно.
Грабеж церковных ценностей едва начался, а Троцкий уже прислал радостную записку Ленину: «Владимир Ильич, главная работа до сих пор шла по изъятию из упраздненных монастырей, музеев, хранилищ… В этом смысле добыча крупнейшая, а работа далеко еще не закончена».
— Товарищ Троцкий. В монастырях надо откапывать гробы. Многих видных попов хоронили в серебряных гробницах. Так называемые мощи сжигать, а гробы на переработку, — тут же распорядился Ленин по телефону.
— Иногда попы оказывают сопротивление, и мы не успеваем их расстреливать, а ведь еще и хоронить трупы надо.
— Возле каждого храма поставить чекистов с пулеметами. Попов расстреливать при людно, трупы сбрасывать во рвы и закидывать землей или заливать водой, если это возможно.
— Благодарю за инструкцию, Владимир Ильич, — сказал Троцкий. — А что делать с Патриархом Тихоном?
— Пока не убивать, но арестовать и допрашивать с наступления темноты до рассвета. Он должен написать покаяние. Если откажется по немощи, сами напишите и дайте ему на подпись.
— Мы тут решили не всех убивать, патронов жалко, да и хоронить их противно. Политбюро под руководством Кацнельсона вынесло решение ссылать попов в самые голодные районы Поволжья, там они сами перемрут, никто в живых не останется.
