Она стояла, как каменная, думала мучительно и напряженно, ища выхода, но выхода не было: смерть окружала ее с детьми и передавалась запахом гари через разбитое и заколоченное досками окно.

Ее обступили дети, это та сила материнской любви, которая заставляла ее искать спасения для детей и отогнать приближающийся конец.

— Мама, кусать! Мы не кусали узе три дня, — говорила маленькая Оля.

— Да, мама, правда, сколько можно стоять, — подтвердил самый старший Василек. — Это мы что, горим?

— Да тише ты! Никто не горит, ничего не горит. Я сейчас, а ты, Васька, будешь моим помощником. Срочно топи плиту, сделай яичницу, а мне нужно в погреб. В погреб, ты слышишь, в погреб. Не пугай маленьких, договорились? Вот умница, — сказала мать и поцеловала его в лоб.

Но Василек уже уловил: мать плачет, значит, что-то не так. Он приказал младшим лежать, а кто встанет без разрешения получит по заднице.

— А я писать хоцу, — сказала маленькая Оля.

— Вон ведро в углу, дуй. А ты, Вань вставай, будешь мне помогать. У нас дрова, щепа есть?

— Полно, вчера натаскал по-твоему же заданию.

— Ну и молодец. Тащи к плите.

Мария в бешеном темпе стала скидывать одеяла, подушки и даже принялась разбирать железную кровать и спустила спинки в подпол.

Вскоре погреб превратился в большую комнату, даже отверстие для притока воздуха от сырости было в самом низу. А вот воды не хватало. Одно ведро и то неполное. Вода — жизнь. Кончится вода — кончится жизнь, подумала Мария и первый раз присела на собранную кровать.

— Мама, дома горят вокруг! — громко крикнул Василек. Это что и мы будем гореть?

— Уже горим, — сказал Ваня. — Мама, мы тебе оставили, иди, перекуси.

К вечеру снесло крышу. Крыша сгорела раньше всех. Как на беду, поднялся ветер, и пламя усилилось. Та же участь постигла и другие дома. Затем стал обрушиваться потолок и пошли рушиться стены. Что делали люди в других домах, Мария не знала. Они забрались в погреб и молились в темноте — мать, Василек и Ваня, а маленькая Оля тихо плакала, расположившись в углу на влажном песке.

Ветер принес дождь, а позже начался ливень. Он продолжался долго. Бандиты отсиживались в занятых национализированных домах и курили самокрутки. По мнению маршала Тухачевского, деревня Кареевка сгорела полностью и ее обитатели тоже. Но пока кое-где дымятся дома, писать донесение Ленину не стоит. Следует детально разобраться и попросить фотографа, чтоб сделал снимки обгоревших трупов. Для Ленина это манна небесная.

На третий день рано утром, также на рассвете, Марию с детьми забрали представители народного ополчения и увели в лес, где были сосредоточены основные силы сопротивления.

С донесением в Москву товарищу Ленину об успехах карательной операции отправился Антонов-Овсеенко. Ленин принял его вне всякой очереди, но беседа была короткой и в основном наставительной.

— Газом травите их, газом, это архи важно, поскольку газ — это новое оружие в борьбе с неприятелем. Наши друзья немцы применяли газ, весьма удачно и по старой дружбе поделились секретами и не только, но и баллонами, наполненными газом. Это безотказное оружие Смерть наступает мгновенно. Что делать если мировая буржуазия не желает сдаваться на добровольных началах.

— Владимир Ильич…

— Голубчик, потом, потом. Я должен выслушать товарища Сталина, он только что вернулся из Царицына, завтрашнего Сталинграда, он там применяет новые методы, подвешивает непокорных вниз головой и так держит в течение суток. А вот он, легок на помине. Коба, заходи, докладывай, а вы, Антончик, голубчик…прощайте, увидимся ещё. Как только будет что-то новое, приезжайте, не задерживайтесь, я с удовольствием вас выслушаю. А, вот что. Сгоревшую деревню сравняйте с землей, засейте овсом, ещё не поздно, только июль на исходе…, она эта деревня должна исчезнуть с лица земли без следа, вы меня понимаете. Коба, садись.

Антонов-Овсеенко расстроился, зашел в один недавно открывшийся пролетарский ресторан и напился до скотского состояния. Он все требовал развлечений и наркотиков, но их не оказалось. Он выхватывал револьвер, грозил директору:

— Ежели, твоя мать, бл… не уважит красного наркома, примешь смерть…от маршала. Давай, дуй, и шоб все было.

Бедный директор ноги в руки и за наркотиками. И достал, а полпред накурился, успокоился и заснул в кресле.

Теперь на очереди было село Богословка. Опять же собралось Политбюро, состоящее из трех человек, так называемая тройка: Тухачевский, Мосиондз и Антонов-Овсеенко.

— Знацца, так, — начал свою речь Овсеенко, — Ленин встретил меня с распростёртыми объятиями, расцеловал, посадил рядом с левой стороны и горовит: батенька, как я вам рад. Докладайте об успехах по порядку, это важно для истории. Тут я и грю: Владимир Ильич, наша тройка держит руку на пульсе. От меня не пахнет горелым человеческим мясом? Это мясо кулаков, мы их поджарили малость. Ильич стал принюхиваться и грит: что-то есть такое, непонятное. И вдруг:

— А вы привезли хоть одну поджаренную ногу…молодой кулацкой дочери?

Я растерялся…

— Да, грю, но она осталась в самом Тамбове. Дадите команду, — завтра поджаренная нога молоденькой бандитки будет у вас.

— Да нет, не стоит, я человек скромный, лучше икорки поем, когда этого потребует мировая революция. А что такое икра? Никто не знаеть?

— Ладно, будя брехать, — сказал Тухачевский. — Давайте обсуждать, что делать с Богословкой? Жечь нет смысла. Это лишняя работа, разгребать, боронить, засеивать и всякое такое.

— Давайте будем их лупить кулаками по рожам, а потом веревками, вымоченными в соляном растворе, — предложил Мосиондз.

— О, согласен.

— Владимир Ильич часто произносил слово газы, а шо такое газы, я признаться не совсем того, котелок не определяет, — посетовал Антонов-Овсеенко. — Могет тебе еще раз съездить в Москву, будущий маршал, ты с им…. Короче он сибирский еврей, а ты польский — два сапога пара. Съезди, а? а мы тута с Мосиондзом потрудимся, проведем ишшо один ксперимент.

Крестьяне села Богословка вспоминают:

Ставили нас рядом… Целую треть волости в шеренгу и в присутствии двух третей лупили кулаками справа налево, а тех, кто делал попытку улизнуть, того извлекали и били плетью».

«По приближении отряда большевиков мужики надевали все рубашки и даже женские кофты на себя, дабы предотвратить боль на теле, но каратели так наловчились, что сразу две рубашки вдавливались в тело мужика-труженика от удара плетью. Отмачивали потом в бане или просто в пруду, некоторые по несколько недель не ложились на спину. Взяли у нас все дочиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить. И вот пошли мужики потом. Шли шесть волостей стеной, на протяжении 25 верст со всех сторон, с плачем, воем жен, матерей, с причитаниями, с вилами, железными лопатами, топорами. Шли на бой с советами».

Крестьяне других волостей, уездов тоже стали покидать свои дома. Исход, в основном, осуществлялся ночью, он проходил очень трудно, и не каждая семья могла выдержать те трудности, которые казались просто непреодолимыми. Надо было взять спящего малыша на руки, а то и двух, надо было четырехлетнего малыша взять за руку, взвалить на плечи мешок с мукой, нагрузить корзину сырыми и вареными яйцами, не забыть соль, столовую посуду, а в хлеву оставалась корова, готовая к отелу, два-три поросенка и многое-многое другое. Взгромоздить все это добро на плечи одной женщине, пусть крепкой, привычной к нелегкому физическому труду, было просто невозможно. Но в самую тяжелую минуту своей жизни, у человека могут появиться неизвестные ему дотоле силы, он может совершить то, что кажется немыслимым в обычных условиях. Да и мозг его работает в десятикратном повышенном режиме.