— Ты здесь, ублюдок? Очень хорошо, просто здорово! Эй, Мец, смотри, кто пришел!

На него с бешеным весельем глядел Грор Сими — он сиял, он гремел, подобно грому, он — наконец-то! — обрел свое истинное лицо, и не собирался больше его прятать. Какой-то серый человечек вынырнул из сумрака — по крысиному быстрый взгляд холодных глаз мгновенно оценил ситуацию:

— Он не нужен нам. Слишком туп для координатора…

— Ага! — Грор лучился счастьем, его распирала та избыточность самого себя, что свойственна подобным характерам. Только сейчас эта самоуверенность была возведена в энную степень.

— Я давно хотел прищучить этого малохольного! — изрыгнул он, продолжая до хруста выкручивать руку пойманного. Отари молчал — пришедшее с болью просветление не дало облегчения — слишком хорошо он сейчас понимал, что происходит с Грором. Ведь когда-то он позволял себе наступать на его самолюбие… Поэтому, сцепив зубы, чтобы не застонать, он уставился в палубу.

— Оставь его, — приказал Мец Думлок. Отари изумленно приподнял голову — голос… Голос господина, приказывающего своему рабу — ни тени сомнения в том, что приказ будет исполнен. Грор, однако, попытался как-то возразить — вернее, прорычать:

— Ты… оставить — его? Почему?!

Мец сложил губы в улыбочку — от этой тихой улыбочки у Отари мурашки пошли по коже:

— Ты невнимателен… Я сказал — оставить. Здесь. Разве непонятно?

Грор тупо смотрел на своего компаньона. Затем по лицу его расползлась ухмылка — через секунду он заржал и хлопнул пленника по спине:

— Здесь? Ха-ха! Ну конечно, именно здесь ему и место — до конца!

Отари попытался подавить закипающее отчаяние — но оно, подстегнутое резонансом, прорвалось наружу градом жгучих слез, хлынувших из глаз — он крикнул, пытаясь вырваться из цепких рук подоспевших стражей:

— Прошу… Вы должны! На Золотую — там… — слезы душили его, не давая говорить — Грор грубо рассмеялся и произнес издевательски:

— Что, что мы должны? Что ты там потерял? Может быть, старикашку Бронтома? А? — он оглянулся к Мецу Думлоку — но того уже не было. На секунду нахмурившись, атмосферщик вдруг жалко скривился… Отари моргнул — так похоже стало это лицо на страдальческую маску Дино Микки! Но вот уже новое чувство захватило Грора Сими, вытеснив обиду, и он гаркнул на вцепившихся в Отари конвоиров:

— Ну, что уставились? Тащите его… — он неопределенно махнул рукой. Отари почувствовал, как за спиной неуверенно переминались — это разъярило бородача:

— Туда его! Туда же — в скафандровый отсек, рожи непонятливые!

И, увлекаемый неумолимыми руками, координатор успел кинуть еще только один прощальный взгляд на почти готовую к старту машину. Ее уже успели опустить со стапеля — роботы деловито копошились на оболочке, устанавливая дополнительные эмиттеры энергозащиты, похожие на вывернутый наизнанку блекло-серый скелет с огоньками статических зарядов в узлах. Затем все заслонило бессмысленно-сосредоточенное лицо стража. Резонанс выкинул с ними изрядную шутку, окончательно превратив в живых роботов. Разговаривать с ними было невозможно — поняв это, Отари погрузился в угрюмое молчание, продолжавшееся ровно минуту — до тех пор, пока не показалась дверь скафандрового отсека. Тогда он выругался — громко и от души, не обращая больше внимания на стражей. Отсек оказался точной копией того, из которого он вышел сутки назад…

…Как будто и не выходил — тот же тусклый свет, те же две стены в полутора метрах друг от друга, те же гермокостюмы… Та же тоска. И тот же зудящий до тошноты звук — уже не в ушах, а, казалось, в голове. Отари метался в тесном закутке, по двум оставшимся ему направлениям — вперед и назад. Под ногами мелко дрожало — станция тоже резонировала с какой-то из бесчисленный частот, пронизывающих океан.

После первых минут отчаяния Ило словно выключился. Он впал в древесную неподвижность, бессмысленно глазея на складки гермокостюмов сухо блестевшими глазами. Невидимая пуповина жгла и дергала, болезненно прорастая в мозг — черные кляксы разрывали время на вспыхивающие яркие черточки. Существование разбилось на крохотные отрезки, похожие друг на друга, как капли воды — бесконечная череда одинаковых блестящих капель, бесконечно падающих в инфернальную бездну небытия. Так капает иссякающая струйка воды из закрытого крана — источник пресечен, капли падают все реже…

…Через бесконечное время что-то изменилось — перед глазами была не складка костюма, а грязно-серый пластик пола. «Пол…» — пробилась первая мысль. Потом, по ступенькам — проявился горько-соленый вкус крови во рту. И следующая мысль уже не была отрешенно-спокойной: «Ударился… больно!» Боль пришла сразу, слепящим ударом выбив клубящуюся в сознании тьму — Отари закашлялся, отплевываясь, и перекатился на бок — перед глазами глумливо расплылось оранжевое пятно. «Лампа…» Жалобный протяжный звук пробудил беспокойство — Отари напрягся, пытаясь сесть — голова кружилась, все вокруг ходило ходуном. Слабый звук повторился — до него дошло, что это стонет он сам. И еще он понял, что не может так ясно слышать себя среди ужасающего дребезга и лязганья, царящего кругом. Снова попытался сесть — палуба, словно издеваясь, все время уходила из-под спины — прежде, чем принять сидячее положение, он несколько раз перекатывался от стены к стене, попутно натыкаясь на какие-то предметы с острыми углами. Наконец, опершись на стенку, он с трудом перевел дух, окидывая взглядом отсек.

…От бывшего здесь порядка не осталось и следа — многие гермокостюмы вывалились из ниш и теперь валялись беспорядочными грудами, тут же поблескивали запасные батареи и элементы воздуходелов, острые углы которых он ощутил своими боками. Во рту саднило — он провел языком по кровоточащим деснам, сплюнул и вытер губы тыльной стороной ладони. Один из этих острых углов пришелся аккурат по зубам… Но этот удар привел его в себя. Страха не было. Чувства были смутны и неопределенны — инстинктивно он удерживался в этом зыбком равновесии, не давая чему-нибудь одному захватить себя. Пока в голове туман, это удавалось… Пошарив руками вокруг, Отари нашел какую-то опору и поднялся. Стоя все воспринималось иначе — станция содрогалась, исходя глухим ревом; толчки и потряхивания следовали один за другим, будто кто-то снаружи с размаху бил в оболочку тысячетонным молотом. «Миллионотонным», — поправил себя Отари. Сделав неуверенный шаг, он качнулся к нише и ухватился за шкафчик сменного запаса. В глаза бросился крохотный красный крестик на одной из панелей. Словно по инерции, не размышляя, он откинул ее и выбрал среди разноцветных ампул знакомый лиловый цвет. Инъекция подействовала, словно бочонок масла на бушующие волны; теперь он мог думать относительно связно. Привалившись к мягкой оболочке чудом не выпавшего костюма, он некоторое время предавался этой чудесной возможности — думать. Несмотря на неутешительные выводы, к которым он пришел, это доставляло почти физическое удовольствие. Выводы же были просты — он брошен на станции в компании таких же неудачников, ждущих следующего спасательного рейса, которого, скорее всего, не будет. Судя по содроганию корпуса, наружная среда уже не нуждалась в непрерывном психоконтакте, и она же, вобрав в себя тысячи страхов, истерик, самоубийственных желаний и злобы, сейчас доканывает станцию. Энергозащита еще держит, но насколько ее хватит? На некоторое время он застрял на этой мысли, но затем бросил, не в силах по настоящему сосредоточиться. Сразу стало легче. Оторвавшись от стены, на подгибающихся ногах проковылял к двери, подергал за ручку. По-прежнему заперто — и почему он думал иначе? Сдвинув брови, снова толкнул дверь — словно в ответ на этот слабый толчок все помещение, содрогнувшись, вдруг мягко качнулось вперед, словно тронувшийся вагон поезда. Он кубарем откатился от двери — палубу единым махом выбило из под ног. Лежа, он всем телом почувствовал тошнотворно-замедленную амплитуду колебания махины станции, словно очутился в сорвавшемся лифте. Через секунду до него дошло, что это может означать — с коротким стоном, вскочив на четвереньки, он со всей возможной скоростью устремился к двери, преодолевая собственную массу среди все усиливающегося гула и грохота. Коридор начал с хрустом изгибаться — Отари вдруг очутился в утробе гигантской стальной змеи… Но испугало его совсем другое — перекрывая шум, по станции несся звук, наполнявший первобытным ужасом — протяжный вой гнущейся сверхпрочной стали. Якорь базы не выдержал…