— Очнулся, — ответил кто-то голосом доктора, и свет померк. Отари погрузился в расслабляюще-глубокий искусственный сон.
Когда он проснулся, в каюте никого не было. Он лежал обнаженный на своей кровати, одежда была аккуратно сложена рядом. Попробовав пошевелиться, обнаружил некоторую скованность, но не более — опасения оказались напрасны, не было даже онемения — медик знал свое дело. Или, может быть, организм уже как-то приспособился… Отари содрогнулся, припомнив свидание с тьмой. Посмотрел на часы нейроизлучателя — и удивился. Оказывается, со времени эксперимента прошло двенадцать часов. Никогда раньше ему не давали столько времени на отдых. Может, что-нибудь серьезное? Но он прекрасно себя чувствует! Легко поднявшись, Ило прошелся по каюте, спохватился — натянул белье. Взялся было за комбинезон, но передумал — положил на место. Успеется. Со вкусом потянулся, повертел затекшей шеей, сделал несколько упражнений, чтобы прогнать вялость — отдохнувшее тело с готовностью отзывалось, словно радуясь движению — нет, он в отличной форме! Зачем было вылеживать столько времени… Тут он вспомнил подробности того, что произошло, и бодрости его поубавилось. Не сколько от самого факта покушения, сколько от вызывающей бесцеремонности и циничности этой попытки. От Бронтома он такого не ожидал… Выходит, зря надеялся, что интересы дела перевесят у него личную неприязнь. Ощущение опасности защекотало нервы освежающим холодком. До того он не чувствовал ее так остро, буквально всей кожей… Может быть, потому, что просто не воспринимал всерьез. Скорее, как некую абстрактную категорию, с которой необходимо считаться. Проснувшийся инстинкт самосохранения наполнил кровь адреналином, а жизнь — совершенно иным содержанием… Отныне придется быть настороже — и в свете этого грядущая катастрофа казалась желанной и почти недостижимой целью. Отари прикинул — с момента ареста прошло уже почти четверо суток. Мрог теперь может начаться в любой момент… Может быть, уже начался. А ведь Бронтом, пожалуй, был прав — Отари представилась разъяренная стихия ПУВ, бесплодно атакующая энергощит. Защита всей станции наверняка не хуже той, которая прикрывала его. Отари поиграл желваками, испытывая острую досаду на себя самого. Как же — супермен! С интуицией от бога… Не лучше ли было доверять разуму — хотя бы и не своему, а не смутным предчувствиям? Теперь, возможно, придется посидеть в луже, ничего не попишешь… Пифия, ясновидец, так тебя и разэдак! Авторугань прервало щелканье открывающейся двери — обернувшись, Отари увидел Мачо Ларозу.
— Вы тут?! — ошарашенно спросил вошедший, наткнувшись на стоящего посреди комнаты испытателя.
— А где же мне быть? — в свою очередь, удивился Ило.
— Вас же должны были увести…
— Куда?
— Как… В лаборатории сидит вам гран-эрмиер… Ах, черт! — хлопнул себя по лбу Мач. — Я же совсем забыл — его там нет… Мне же врач специально говорил про внеочередное совещание… Ну да, точно — забыл… — упавшим тоном подвел он итог и повернулся, чтобы выйти.
— Постойте! — Отари в забывчивости протянул руку и удержал его за плечо. Мачо испуганно дернулся:
— Ай!
— Извините… — пробормотал Ило в смущении. Он забыл, что в среде генетической элиты не принято прикасаться друг к другу. Какая оплошность!
— Ничего, ничего, — растерянно пролепетал Мачо Лароза, машинально отряхивая рукав. Кажется, он смутился больше, чем его обидчик.
— Извините, — еще раз сказал Ило уже более твердым тоном, чувствуя слабость собеседника и сразу забрав бразды правления в свои руки, — скажите только, вы-то сами зачем приходили?
— Спать… — опустив глаза, пробормотал Мач. Потом, видя недоумение Отари, пояснил: — У меня ведь нет гипносуфлера — нам не положено. Влияет на мозг… Тормозит что-то там — в общем, нельзя, пока работаешь. А я не мог заснуть. После всего…
— После эксперимента?
— Да, — не поднимая глаз, ответствовал инженер. Он начинал нравиться Ило — несмотря на забитость и робость, у него, кажется, была совесть.
— Значит, вы переживали? — продолжал выспрашивать он.
— Конечно… Ведь если это аппаратура подвела… Вы ведь не знаете — калибровка сорвалась, а я ведь настраивал…
Отари только грустно усмехнулся про себя — вот в чем причина бессонницы — аппаратура… Потом до него вдруг дошло:
— Постой, постой, — ошеломленно перебил он, — какая калибровка? Ведь… — он внезапно замолчал, осененный. Мач не понял причины молчания и простодушно выложил все:
— Обычно в начале серии производят индивидуальную настройку — для этого и защиту снимают… н-на две десятых секунды… Да вы ведь должны знать — ведь доктор вам говорил?
Отари смотрел на него во все глаза — потом, спохватившись, поспешно согласился:
— А? А-а, да, конечно — говорил… Говорил! — крепнущим голосом повторил он. «Ах, доктор, ах стервец! Но тебе-то зачем, сукин ты сын, это понадобилось?!» Тут же всплыла в памяти неприкрытая досада доктора после встречи с гран-эрмиером в лаборатории — между ними явно были какие-то отношения помимо служебных…
— Скажите, — внезапно переходя на дружеский тон, начал он, — а ведь доктор и… гм… Эш Бронтом, они как — друзья?
Мачо расплылся в улыбке:
— Ну а то как же! Они же скорректировались вместе…
Одна эта фраза стоила сотни — «скорректироваться» вместе у кастовиков значило приблизительно то же, что съесть пуд соли, а если учесть, что это происходит в ранней юности… «Значит, друг детства. Только дружок-то — ой, как обидно! — пошел гораздо дальше. И уж наверное не из-за унаследованных талантов». Картина прояснялась — однако, какая ирония судьбы! Он выжил в прямом противоборстве с гран-эрмиером — читай, властителем всей планеты, и мог погибнуть из-за ничтожного служащего, которому не давала покоя зависть. Да не к нему, Отари Ило — нет, он бы послужил только средством к уязвлению честолюбия Эша Телала Бронтома, закадычного друга-врага. «Избави меня боже от друзей — а уж с врагами я и сам как-нибудь справлюсь!» — справедливо сказано, черт подери! К Отари вернулась его обычная энергия — в создавшемся положении намечались кое-какие возможности. Замысел доктора не удался, хотя замыслено все было неплохо — поди потом докажи… Наказать Бронтома его, Отари, смертью… Он чуть не расхохотался в голос — ну не умора ли! Никогда бы не додумался до столь идиотской ситуации — какой-то водевиль, ей-богу… Сейчас доктор должен трястись от страха. Это нужно использовать, пока не поздно. Шантаж? Вот именно! Тут Отари вспомнил, что именно доктор и направил Мачо в его каюту, и его уже не на шутку разобрал смех — продержавшись пару секунд, он все же не выдержал — рассмеялся. Инженер выпучил глаза — еще бы, зрелище: обреченный смертник, гогочущий вовсю без видимой причины. Отари прочел опасение в его глазах и махнул рукой:
— Да нет, я в порядке — просто вспомнил тут… кое-что. Лучше скажите, как я могу увидеть доктора?
— Он сам придет — совещание скоро закончится, и Бронтом потребует вас. Проверить состояние, и… там…
— Хорошо, — перебил Ило, — тогда не могли бы вы передать, чтобы он зашел прямо сейчас?
— Могу, да… Я так и скажу, то есть, передам… — сбивчиво пообещал Мачо, бочком отодвигаясь к двери. Отари уже не обращал на него внимания — схватив комбинезон, он принялся с веселым остервенением натягивать его, треща застежками.
* * *
…Доктор пришел почти сразу, как будто ждал под дверью. И, глядя в его растерянно бегающие глаза, Отари понял, что полдела уже сделано. «Запугать, потом договориться», — четко сформулировал он для себя содержание предстоящего разговора. И невольно вздохнул. Скучно… Безумно скучно с этими людьми — они словно плоские фигурки, вырезанные из картона. Насколько интереснее, к примеру, Грор, несмотря на отсутствие породы… А породистые кастовики, с самого раннего детства знающие, что им делать в жизни, похоже, и не знают ничего, кроме этого. И логика их поступков в непредвиденной ситуации всегда одна и та же — элементарное, как дважды два, желание сберечь свой мирок, свой покой… Наверное, в своем запале Отари был не совсем справедлив — он забыл о Жюле, о своем наставнике, профессоре Лемоне и о многих других генетически скорректированных — уж их-то никак нельзя было обвинить в шкурничестве! Несправедливость объяснялась вполне понятным раздражением, имевшим вполне реальные основания: смолоду воспитываясь в закрытых спецяслях, затем переходя в спецшколу, а после нее — в недоступные простым смертным высшие учебные заведения, многие евгенисты вырастали в полной уверенности, что они и есть соль земли. Ведь к грандиозно развитым способностям чаще всего не добавлялся зрелый ум… Отари достаточно сталкивался с высокомерными снобами высших ступеней кастовой иерархии, чтобы сделать для себя выводы — и за все время учебы у него не появилось даже приятелей. Тем более не собирался он заводить дружбу с доктором — глядя на него с плохо скрываемым отвращением, он никак не мог понять, с чего же начинать разговор. Тот тоже молчал. Наконец, презрев постепенность, Ило высказал главное, что было у него на душе:
