— Так что делал ученый? — вкрадчиво спросила Линди, зная, что именно это служило мотивацией для серийного убийцы и серьезной проблемой для Роба.

— Я ознакомился с некоторыми его бумагами. Я не понял пассажи о нейрохимикатах и нервных клетках, графиков и таблиц.

— Ага, — ждала Линди.

— Он использовал кошек, — прошептал Роб. — Я не хочу говорить тебе, что он с ними делал.

Смитти отреагировала на эмоции, исходившие от ее друга. Она двинулась вверх по груди Роба и подставила лоб к его рту. Острые, как иглы, ее когти впивались в чувствительную кожу его шеи. Громкое мурлыкание эхом копировала ее сестра. На макушку Смитти упала слеза. Линди тихонько плакала из-за Роба и всех тех безымянных кошек, она зарылась лицом в шерсть Джиггерс.

Роб и Линди посмотрели друг на друга покрасневшими, мокрыми глазами.

— Что же мы теперь будем делать? — спросила Линди.

Всю ночь очень сильно шел снег. В результате к полутораметровым сугробам прибавились еще полметра. Ветер не был сильным, поэтому серьезных наносов не наблюдалось. Солнце светило ярко. Роб натянул ботинки из полиэстра, закутался в голубое, изорванное одеяло и храбро проделал путь в уборную на улице. По дороге обратно, пытаясь ступать в глубокие отпечатки, которые он оставил по пути туда, он остановился и сшиб снег с шести солнечных панелей, которые заряжали батареи, кормившие энергией его офис на дому.

Ступив в дом, он был встречен запахом варящегося кофе, дуновениями дыма от поленьев и безошибочно угадываемым ароматом картошки по-домашнему с луком и чесноком, жарящейся на печи.

Его печь была кадиллаком среди печей. У нее имелся глубокий отсек для поленьев, благодаря которому угли тлели всю ночь. Она располагала кожухом водяного охлаждения, кондиционировавшим дом, и снабжала жилище большим запасом почти кипящей воды, необходимой для мытья. Это была эмалированная, никелированная красотка из чугуна, настоящий домашний очаг.

Кухонный стол стоял достаточно близко, чтобы лучистое тепло от печки ощущалось с легкостью. Несмотря на то, что дом был уютным и уединенно расположенным, при учете трехметровых сугробов на улице, полностью заблокировавших на весь сезон дорогу, и отсутствие визитеров, вероятно, до весны, наличие печи очень грело Робу душу.

Роб съел свой завтрак и помыл посуду. Он вышел наружу и принес в дом охапку дров. Заполнил топку, прикрыл увлажнитель, налил себе последнюю чашку кофе, сел на диван и стал смотреть в окно на горы, вздымавшиеся у его дома. И хотя вокруг царило спокойствие, ветер кружил в верхушках гор, хлеща склоны. Кристаллы снега сверкали в солнечном счете, как мириады бриллиантов, летя то в одном направлении, то в другом. Только после второго глотка кофе Роб позволил себе вновь начать думать об убийствах виверов, о полиции, о реакции зоозащитного сообщества и о своих собственных мнениях и мыслях.

Современное движение за права животных началось с публикации книги «Освобождение животных» австралийского философа Питера Сингера в 1975 году. Старания ради животных с тех пор сдерживались строгим кодексом ненасилия. Освобождения животных с пушных хозяйств, сельскохозяйственных ферм и даже из лабораторий обозначали вехи в развитии движения. Периодически как инструмент применялось уничтожение собственности. Горстка скотобоен и лабораторий были сожжены до основания. Два года серийных убийств с пытками вивисекторов стали аномалией для строго ненасильственного движения. Но эти акты экстремального насилия оказали эффект, добиться которого десятками лет не могли ни сидячие забастовки, ни марши, ни голодовки, ни кампании по написанию писем. Последний отчет Министерства сельского хозяйства США о числе животных, используемых в лабораториях страны, дал понять, что их общее количество сократилось примерно на 50 %, а численность собак, кошек и приматов снизилась еще более внушительно. Утверждалось, что причины происходившего были сугубо финансовыми.

Короткие колючие волосы Сары были того же ярко-зеленого цвета, что сигнал светофора на оживленном перекрестке прямо рядом с дверью ее дома. Ее серьги в языке и ушах и кольцо в губе считались пределом конформизма в кругу ее друзей с бижутерией по всему лицу. С ними она сейчас и разговаривала.

— Я целиком за, чувак! — сказала она парню по прозвищу Визг.

Визг был почти знаменитостью. Однажды его довольно серьезно избила полиция, когда он заблокировал вход в универмаг в ходе антимеховой акции протеста. Этот факт придал ему определенного статуса среди друзей-активистов. Визг одевался во все черное. Несмотря на 45-градусную температуру в квартире на нем были черные джинсы, черная футболка и черная виниловая куртка. Образ завершала веганская версия тугих, высоких ботинок Dr. Martens и различные пуговицы и серебряные клепки, покрывавшие его куртку. Он брился наголо. На макушке у него была вытатуирована большая буква «V».

— А как насчет тебя? — спросил он у другой девушки.

— Говно вопрос, — ответила она. — Меня тошнит от всех этих стояний с транспарантами и попыток не огрести от полиции. На животных все хуй клали. Давайте сделаем это!

Визг был прагматиком в группе и заключил, что прежде чем разобраться с одним-двумя вивисекторами, нужно все хорошо спланировать.

— Слушайте. Единственная причина, по которой чуваку с гвоздями все сходит с рук, несмотря на столько проделок, это долгосрочное планирование. И нам нужно так же.

— Точняк!

И троица начала обсуждать, как убить вивисектора и не попасться.

Основным предметом Тарин в Колледже Рида в Портленде, штат Орегон, был английский язык. Она редко разговаривала с сокурсниками, и только ее профессоры имели представление о том, насколько она глубокомысленный человек — по сочинениям, которые она писала. У Тарин были длинные, прямые волосы. Ее переносицу и скулы покрывали светлые веснушки. Сокурсников мужского пола пленили ее величавые манеры, идеальные зубы и тихое поведение. Она совершенно ничего не знала о своей природной красоте.

Теленовости, затрагивавшие тему длинной и бесконечной череды зверских серийных убийств ученых оказали на нее существенный эффект. Она перестала есть мясо, потом все молочные продукты, а совсем недавно и мед. По мере того, как она узнавала, что делалось с животными в лабораториях страны, она начинала задавать себе вопрос о ее собственной бездумной поддержке всех тех индустрий, чьи прибыли напрямую зависели от эксплуатации животных.

Ей было приятно узнать, что в ее колледже почти не проводились опыты на животных. При этом ее беспокоила практика рассечений на занятиях по биологии. Чего Тарин никак не могла выкинуть из головы, так это ситуации с ее профессором, доктором Муриентом. Он был женат на вивисекторе, которая работала в лаборатории неподалеку от Портленда.

Жена Муриента, доктор Джейн Муриент, экспериментировала на детенышах обезьян. Тарин знала немного, но кое-что знала. Детеныши пребывали в ужасном стрессе и подвергались разнообразным мерзким операциям на мозге. Их забирали у матерей и держали в изоляции. Они проживали короткие, полные боли жизни — запуганные, страдающие, лишенные надежды на спасение.

Еще год назад Тарин не задумалась бы об этих детенышах. Но теперь, узнав столько подробностей из теленовостей о том, что пресса окрестила Атаками на лаборантов, она начала верить, что судьбы животных — это по меньшей мере отчасти ее ответственность. Она решила убить и Муриента, и его жену; любой, кто мог жениться на человеке, делающим то, что делала эта женщина, был немногим лучше ее. Тарин поняла, что их убийство по меньшей мере положит конец конкретно экспериментам миссис Муриент.

Тарин начала скрупулезно планировать преступление, караемое смертной казнью.

— Блядь!

С костяшек руки Джона съехала кожа, и, прежде чем потекла кровь, побелевшая дерма сыграла на контрасте с черной смазкой, которой была покрыта неповрежденная кожа.