— Соедините меня, пожалуйста, с секретариатом прокурора.

— Алло, — тут же пробурчал кто-то, после чего трубку наконец взял секретарь.

— Говорит доктор Балестрини из прокуратуры.

— Слушаю вас, доктор.

— Я хотел бы встретиться с господином прокурором, по возможности сегодня, во…

— К сожалению, — прервал его секретарь, и он услышал, как шелестят страницы поспешно перелистываемой записной книжки. — Да, к сожалению, сегодня будет очень сложно, доктор Балестрини. Вот я вижу, что…

— Простите. Сообщите господину прокурору, что я прошу о встрече по чрезвычайно важному делу.

— Да, да. Так… так. Тогда, мне думается, ближе к полудню господин генеральный прокурор сможет вас принять. Вы будете в прокуратуре?

— Да.

— Хорошо. Я доложу об этом господину прокурору, как только он приедет… примерно через час. А потом позвоню вам и сообщу, когда господин прокурор сможет вас принять.

— Крайне вам благодарен.

Он вышел из кухни, стараясь не смотреть вокруг. Прислуги не было уже два дня, грязь и беспорядок росли с ужасающей быстротой. С того дня, как он покинул спальню, а затем и комнату Джованнеллы, квартира превратилась в бивуак. В спальне он избегал оставаться не только потому, что чувствовал себя таким одиноким в огромной супружеской постели, но и потому, что близкое — за стеной — соседство супругов Конти порой было трудно вынести. Однажды вечером, когда он, хлопнув дверью, вошел в спальню, то услышал, как синьора Конти проблеяла: «Он вернулся». Муж грубо велел ей заткнуться.

Внизу швейцар улыбнулся ему:

— Добрый день, доктор.

— Добрый день.

Еще только утро, а как жарко, подумал Балестрини, посмотрев на небо, скорее белое, чем голубое. Он загляделся и потому ничего не заметил. Лишь ощутил адскую боль в шее после удара и, уже падая на тротуар, услышал хриплое ругательство и крик девочки.

— Помогите! — взвизгнул старик, стоявший совсем рядом. Балестрини вспомнил о пленках в карманах незастегнутого пиджака и сжался в комок. Хотят завладеть пленками?

— Получай! — промычал один из пяти нападавших, ударив его ногой со всего размаху по бедру. Удар пришелся в бок, и он покатился по тротуару к дереву. Все пятеро навалились на него. Балестрини вцепился в чью-то ногу; два-три удара в спину — и вдруг он услышал, как один из нападающих злобно выругался: «Мать твою, карабинеры!» — Сюда! — закричал все тот же старик. Удары внезапно прекратились.

— Ну-ка, — сказал кто-то и схватил его за руку. Балестрини снова сжался в комок, открыл единственный еще способный видеть глаз и смутно различил зеленую полоску. — Ну-ка, — повторил человек в зеленом (да это же карабинер!), и секунду спустя еще двое карабинеров склонились над ним. Подошли старик, кричавший «помогите», и группка любопытных. Балестрини с трудом привстал. Карабинеры тут же помогли ему подняться.

— Кто они? — спросил Балестрини.

— Они удрали, как только появилась машина, — объяснил за карабинеров старик, разглядывая его с жадным любопытством.

— Сейчас подъедет второй патруль, — сказал еще один карабинер, вылезая из «газели», стоявшей во втором ряду. — Вы не доктор Маэстрини из прокуратуры?

— Балестрини.

— Ах да, извините… Кто на вас напал, доктор? Когда мы подъехали, тут уже никого не было. Мы решили, что это очередное ограбление.

— На пункт «скорой помощи», — приказал старшина карабинеров, придерживая Балестрини под руку. Толпа мгновенно расступилась, Балестрини, когда его скорее втаскивали, чем сажали в машину, ощупал карманы — проверить, целы ли пленки. Теперь он был совершенно уверен — юнцы охотились не за пленками. Должно быть, это приятели Буонафортуны. Избить его до полусмерти ногами и велосипедными цепями — вот и все, что им было нужно.

— Как себя чувствуете, доктор? — спросил старшина.

— Терпимо. Очень уж гнать не стоит.

— Как хотите. Надо же! Еще немного — и эти сукины дети разукрасили бы вас…

Осмотр на пункте «скорой помощи» показал, что он еще дешево отделался — заплывший глаз да разорванный пиджак. Глаз ему забинтовали, а пиджак Балестрини снял и сунул под мышку. В таком виде он вышел из машины на улице Голанетто, где после недавних волнений постоянно дежурил наряд полиции и карабинеров.

— Вас проводить, доктор? — предложил старшина карабинеров. Только теперь Балестрини заметил у него на мундире пятнышки крови. Он слабо улыбнулся в ответ.

— Спасибо, не надо. До свидания.

— Всего доброго, доктор.

Балестрини медленно, боясь, что еще шаг — и острая боль возобновится, стал подниматься по лестнице. Сослуживцы останавливали его и спрашивали, что у него с глазом, и он на ходу придумал более или менее правдоподобную версию. Грязных, смятых брюк они, кажется, не заметили. Не успел он устроиться в кресле, как в кабинет к нему ворвался Витторио Де Леонибус. Лицо у Витторио было непроницаемое, впрочем, как всегда в щекотливой ситуации.

— Боже, что с тобой стряслось? — спросил он, оглядев его с ног до головы.

— Это не покушение. Просто напали какие-то юнцы, причина мне неизвестна.

— Кроме глаза, все остальное в порядке?

— Более или менее.

— Почему не идешь домой?

— Ты и сам знаешь почему. Да еще из-за этого, — зло сказал Балестрини и одну за другой вынул три пленки.

— Это пленки Де Дженнаро. Мы думали, что ими завладели его убийцы. Я их прослушал сегодня ночью… представь себе, спать лег в шесть утра. Теперь мы эти пленки перепишем, а затем я самолично передам их на хранение главе нашей судебной полиции.

Ничего не ответив, Де Леонибус сел напротив и уставился на пленки. После той ссоры, слух о которой распространился по всему Дворцу Правосудия, они впервые встретились с глазу на глаз. Но ни один из них не пытался растопить лед враждебности.

— Послушаю их позже, — сказал Де Леонибус, взглянув на часы. — А пока что ты намерен предпринять?

— Для начала вызову в суд графа Эрманно Саворньяна. Кроме того, поскольку эти три пленки окончательно подтвердили кое-какие имена, я хотел бы знать, установил ли… ты контакт с некоторыми известными нам политическими и финансовыми деятелями, которые… ну, словом? — запинаясь, докончил фразу Балестрини и кивнул на катушки с пленкой.

— Андреа, ты же отлично знаешь: даже для… скажем так, для доверительной беседы недостаточно…

— Послушай, раз уж путь дипломатических переговоров так сложен, позвони и скажи откровенно: «Дорогие господа, я знаю одного нашего чиновника, которому не терпится прислать вам вызов в суд… Помогите мне утихомирить его, но для этого я нуждаюсь в вашем хотя бы минимальном сотрудничестве».

— Не могу, Андреа. Ведь чтобы предпринять соответствующие шаги, нужно получить разрешение.

— Такое разрешение обязательно не для всех. Но я готов даже подождать.

— Понимаю, — пробурчал Де Леонибус, поднимаясь.

Ну что ж, выходит, поладить миром Балестрини не хочет. Он показал на пленки.

— Значит, ты передашь их майору?

— Только после того, как перепишу, — резко ответил Балестрини и почувствовал, с какой неприязнью Де Леонибус впился в него своими узенькими глазками. Подождав, пока за ним захлопнется дверь, Балестрини тяжело откинулся на спинку кресла. Боль усилилась — значит, впереди еще одна бессонная ночь. Он снова вспомнил о тех юнцах — нет, он не сумел запомнить в лицо ни одного из них. «Я вел себя как трус, безропотно позволив себя избивать. Хотя если учесть, как я испугался, то, пожалуй, нет», — с улыбкой подумал он, и подбитый глаз сразу заныл. Он заплывал все больше, и в нем отдавалось болью любое движение лицевых мускулов.

Балестрини вспомнил о карабинерах (недаром их называют «корпусом достойных»), о первом из них, поспешившем ему на помощь, о старшине, о двух других, и вдруг в голову ему пришла мысль, на первый взгляд абсурдная. Но только на первый взгляд. Он так и застыл с ручкой в руке, лихорадочно пытаясь найти ей подтверждение. И вот факты начали выстраиваться один за другим. В считанные секунды все обстоятельства, призванные подтвердить эту дикую мысль, встали на свои места.