— Лишь в том случае, если бы на месте синьора Буонафортуны возле выхода вдруг оказался кто-то другой, конечно, абсолютно похожий на него сзади, точно так же одетый и с такими же волосами, только тогда я могла бы ошибиться, господин судья. Потому что я на секунду потеряла его из виду. Всего на секунду, но, когда я подняла глаза, он был за дверью, тот самый человек. Только успел открыть дверь и выйти на улицу.

Силипо ухватился за эту великодушную уступку, истолковав ее как некую слабость обвинения: широко разведя руками, он изобразил сомнение. Но слова кассирши никаких сомнений не вызывали, и Балестрини жестом привлек внимание председателя, который уже начал клевать носом.

— Господин председатель, хочу заметить, что смысл фразы, произнесенной синьориной Таркуини, не следует искажать. Она сформулировала ее в виде парадокса с целью усилить свою мысль… в том смысле, ну, не знаю, как бы лучше это выразить… В общем, так: единственная возможность ошибиться существовала бы лишь тогда, если бы за истекшую секунду на месте Буонафортуны оказался его двойник, причем подмены не заметил бы никто из прохожих. Понимаете, что я хочу сказать?

— Это так? — спросил председатель, с заинтересованным видом обращаясь к кассирше.

— Извините, я не очень хорошо поняла.

— В следующий раз лучше выучи свою роль! — выкрикнул из толпы чей-то женский голос.

На сей раз в зале не раздалось смеха. Атмосфера накалилась: ветер переменился — все ждали обличений, остроты и шутки были забыты. Председатель терпеливо повторил сказанное Балестрини, в то время как судебный заседатель, наверно радуясь тому, что не ему одному приходится попотеть, улыбался с довольным видом.

— Нет, господин председатель. Если я правильно поняла ваш вопрос, повторяю то, что уже говорила раньше: это был он. Это был… Я хотела сказать, что только в случае, если бы… одним словом, только если бы произошло нечто такое…

— Короче говоря, прокурор прав.

— Как вы сказали?

— Хорошо, хорошо. В таком случае на мой вопрос ответьте так: подтверждаю все то, что заявляла раньше. Человек, увиденный мною за стеклянной дверью, не мог быть никем иным, кроме Буонафортуны.

Наступила такая зловещая тишина, что в ней явственно прозвучали слова, произнесенные шепотом одним из адвокатов обвинения, подошедшим вместе с Якопетти поздороваться с прокурором:

— Помнишь, как говорил старик Карнелутти? Когда в зал суда входит политика, правосудие в ужасе убегает.

— Политика всегда тут, — отозвался Якопетти, но с таким видом, будто говорит не всерьез. — Ну, так как дела, Андреа?

— Ничего нового. Сейчас обрабатывают бедняжку, единственную, кто представляет интерес. Но список свидетелей еще велик.

— А какова атмосфера в целом?

— Накаленная. Я задыхаюсь от жары, или это мне только кажется?

— Еще бы! Посмотри, сколько народу. У вас сегодня аншлаг.

Они поболтали минут десять, не теряя из виду возвышения, с которого давали показания свидетели. Как только Таркуини отпустили, Андреа скинул прокурорскую мантию.

— Джиджи, ты меня не подменишь на десять минут?

— Ладно, только давай побыстрей.

Балестрини постарался выйти из зала как можно незаметнее. Яростная перепалка между адвокатами из «Красной помощи» и их коллегами со стороны обвинения полностью поглотила внимание присутствующих.

— Мое почтение, доктор.

— Добрый день!

Полицейских было хоть отбавляй, многие в гражданском, и все наготове, будто ожидался государственный переворот. Преодолев лабиринт загородок, расставленных, как обычно в таких случаях, Балестрини вышел на улицу. Казалось невероятным, что там, в зале, даже не догадываются, как ярко сейчас светит солнце. После раскаленной духоты зала Балестрини, несмотря на жару, словно очутился в Доломитах[41].

Войдя в здание прокуратуры, он быстро направился к своему кабинету, на ходу доставая из кармана ключ. Телефонный разговор должен быть совсем коротким — надо уложиться, как он обещал, в десять минут. Машинальным движением отодвинув в сторону кипу папок, Балестрини набрал номер и прислушался в надежде, что услышит сигналы «занято». Однако почти тотчас ответила прислуга.

— Анна синьора дома?

— Нет, доктор, она только вышла.

— Ты не…

— Подождите, может, она еще у лифта…

Он остался в одиночестве с трубкой в руке. Несколько секунд доносился дробный стук каблуков прислуги, потом ему показалось, что раздался звук открываемой входной двери, но голосов не было слышно.

— Доктор Балестрини! — донесся до него тонкий голос начальника канцелярии. Он звал помощника прокурора, заглядывая в приоткрытую дверь. Балестрини знаком попросил его подождать.

— Доктор, — сказала Анна в телефонной трубке. Она слегка задыхалась.

— Да?

— Нет, доктор, синьора уже ушла. Я пробовала позвать ее, но, видно, лифт…

— Да, хорошо, хорошо.

— Она пошла в школу за девочкой.

— Хорошо, Анна. Скажи ей… скажи, что я, возможно, немного задержусь.

Он повесил трубку, не слушая многословные заверения прислуги в том, что она все передаст синьоре.

В дверях еще продолжала неподвижно торчать голова начальника канцелярии.

— Ну, почему вы не входите?

— Извините, я видел, вы разговаривали по телефону…

— Войдите.

— Произошло нечто ужасное, доктор Балестрини. Только что звонили из оперативной группы. Главному прокурору уже доложили, и он велел мне…

Балестрини решительным жестом остановил его и стал подталкивать к двери. Если уж он не застал дома Ренату, то хоть надо было уложиться в десять минут, любезно предоставленные ему Джиджи Якопетти.

— Можно узнать, в конце концов, что случилось?

— Убит капитан Де Дженнаро!

Балестрини проглотил слюну и спохватился, что все еще держит в руке ключ, нацеленный в пустоту, точно маленький револьвер. Он облизнул губы.

— Что-о-о?!

— Сегодня утром, у себя дома. Его нашли, когда взломали дверь — хотели выяснить, что случилось… Стреляли в упор.

Балестрини вышел из кабинета, захлопнул дверь, запер ее поворотом ручки, оглянулся и увидел, что вокруг все как обычно: людской поток так же тек в обе стороны по большому центральному коридору, словно Де Дженнаро был еще жив. Дежурный, который наверняка уже знал о случившемся, приветствовал его всегдашней бодрой улыбкой.

— Добрый день, доктор Балестрини.

И не добавил ни слова.

— Точно не знаю… полковник говорит, что ничего определенного установить не удалось. Он лежал на спине… ногами почти упираясь в дверь. Три выстрела — два в сердце, третий совсем близко. Смерть, наверно, наступила мгновенно. На нем был домашний халат. Судя по положению тела, выстрелили сразу, как только он открыл дверь, с порога. Потом они перевернули вверх дном всю квартиру… как всегда.

— Как всегда?

— Когда Де Дженнаро обнаружил труп Гуидо Паскуалетти, квартира у бывшего агента СИДа выглядела точно так же, как теперь у капитана… Да, конечно, на первый взгляд тут нет ничего общего. То есть я хочу сказать, что капитана вряд ли убили в связи с расследованием дела, в котором замешан Паскуалетти, а следовательно, те, кто отправил его на тот свет… Но вернемся к фактам. Больше всего поразили Винью деньги: почти полтора миллиона наличными в ящике стола… да, такая сумма меня тоже удивила. Однако денежки остались на месте и валялись как попало: искали, видно, совсем другое. Я задаю себе вопрос, что именно, но, честно говоря, не нахожу ответа.

— Дальше.

— Все, как я говорил, перерыто. Ни один самый мелкий предмет не может остаться незамеченным при таком обыске. Мебель перевернута — наверно, искали, не приклеено ли чего снизу и не засунуто ли в щели. Работали, видно, в полнейшей тишине — в квартире снизу ничего не было слышно. Когда мы еще раз допросили соседей, они сказали, что за дверью у капитана было лишь какое-то «сильное движение». На каждом этаже по три квартиры. В одной, расположенной рядом, никого нет, швейцар говорит, что жильцы уже с неделю как уехали на дачу. В другой живет один пенсионер… Я забыл еще сказать, что стреляли наверняка из пистолета с глушителем, иначе в таком доме три выстрела всех бы перебудили. Наверно, было чуть больше одиннадцати. Так о чем я говорил?